Океан вне закона. Работорговля, пиратство и контрабанда в нейтральных водах

Перед тем как выйти в море на борту «Макана», я провел день в Понтианакском приюте, одном из пяти центров временного содержания, где содержат команды уничтоженных судов, пока индонезийское правительство решает их судьбы. Правозащитные организации именуют этих людей «морскими беженцами». Большинство составляют матросы, не имеющие права голоса по поводу того, где вести промысел, поэтому их не обвиняют в незаконной добыче рыбы и, по идее, должны побыстрее репатриировать как нелегальных иммигрантов. Но сплошь и рядом их дела терялись в бюрократической круговерти, и люди застревали в этих центрах надолго, порой на несколько лет. При этом они добровольно нанимались на суда, значит, не являлись жертвами торговли людьми и не имели оснований для помощи в репатриации со стороны таких организаций, как Международная организация по миграции ООН. Они не были преступниками, не были иммигрантами и, конечно, не были индонезийцами. Я хотел узнать, как с ним обращаются в Индонезии.

Судьбы «морских беженцев» волновали Пуджиастути не меньше, чем они волновали правозащитные организации. Ведь это ее суровые меры привели к резкому увеличению их числа, к тому же их содержание и выдворение обходились индонезийскому правительству в большие суммы. Сроки содержания и репатриации задержанных моряков затягиваются надолго в первую очередь потому, что власти их родных стран, прежде всего Вьетнама и Камбоджи, не желают даже пальцем пошевелить, чтобы помочь в их возвращении.

Центр временного содержания в Понтианаке рассчитан на 60 человек, но задержанных здесь содержалось вдвое больше. Этот огороженный клочок земли, над которым зудели тучи москитов, больше походил на лагерь военнопленных, и пахло там, как на станции очистки сточных вод. Между сваленными в кучи деталями двигателей бродили шелудивые собаки. Люди, одетые в грязные лохмотья, сбившись в тесные кучки, сидели на корточках под натянутыми кусками брезента, защищавшими от солнца. Рядом стоял узкий вонючий барак, где задержанные спали ночью на трехъярусных нарах.

Я думал, что среди заключенных будут китайцы, индонезийцы, бирманцы и тайцы. И ошибся. Практически все они были вьетнамцами. Позже я узнал, что так же обстоит дело в большинстве подобных учреждений. Центр располагался по соседству с подчинявшимся министерству портом. Там вплотную друг к другу стояли десятка три ржавых полузатонувших суденышек, что делало порт похожим на затопленную автомобильную свалку. В этом затоне стояли преимущественно вьетнамские «синие лодки», получившие свое прозвище из-за яркой окраски корпусов. Мне объяснили, что эти суда – вещественные доказательства в делах, которые индонезийские власти возбудили против части задержанных.

Удержание судов в качестве улик показалось мне неверным ходом в этом затянувшемся и губительном процессе. Пока власти решали, стоит ли начинать судебный процесс против этих рыбаков, их лодки разъедала ржавчина, срок их лицензий на лов заканчивался, а семьи, оставшиеся дома, страдали из-за того, что кормильцы не могли работать. Наказанием был уже сам факт ареста независимо от того, признают впоследствии рыбака виновным или нет.

Как мне сказали, примерно две трети задержанных были матросами, треть – командный состав. Среднее время пребывания в центре составляло около полутора лет, хотя некоторые говорили, что попали туда еще до 2015 г. Я спрашивал их о случаях насилия, и мне сказали, что между задержанными иногда случаются драки. Иногда их бьют охранники – если они не так, как следует, выполняют приказы. Все находящиеся в центре были обязаны выполнять ежедневную работу по самообслуживанию: убирать помещения, ухаживать за огородиком, разбитым позади волейбольной площадки, прочищать сточные канавы, чинить крышу барака. По словам рыбаков, никто из охранников или представителей министерства рыболовства, в чьем ведении был центр, не говорил по-вьетнамски. Индонезийцы объяснялись с ними в основном жестами.

Задержанные жаловались главным образом на плохую еду, москитов и, конечно, на сам факт задержания. По их словам, никто из них никогда не встречался с адвокатом. Никто не знал точно, сколько они пробудут здесь и вернутся ли когда-нибудь домой. Среди задержанных был мальчик по имени Ле Трусинг Ан – на вид лет 13, если не меньше. (Когда я спросил, сколько ему, он замялся, потом сказал, что 16.) Он то ли всего боялся, то ли смущался, избегал смотреть в глаза и на вопросы моего переводчика почти всегда отвечал односложно. Он был родом из южной провинции Тьензянг, расположенной в дельте Меконга, и сказал, что до того, как их судно арестовали индонезийцы, провел в море два месяца. В центре он находился две недели.