Океан времени

Есть нежная и страшная химера:
Не все лицо, не руки (на свету),
А только рот и дуло револьвера
Горячее от выстрела во рту.

Есть и такая: толстая решетка,
И пальцы безнадежные на ней,
И прут железный в мякоть подбородка
Врезается все глубже, все больней.

Есть и другие — в муке и позоре
Они рождаются из ничего,
Они живей чудовищ на соборе,
Они обрывки ада самого.

Но, друг мой, не довольно ли видений —
Действительность бывает пострашней,
И знаешь, чем она обыкновенней,
Тем меньше сил сопротивляться ей.

Не торопясь часы проходят мимо,
И надо жить в усталости тупой
И стариться уже с неизгладимой
Презрительной усмешкой над собой.

«Всё, что жизнь трудолюбиво копит…»

Всё, что жизнь трудолюбиво копит,
Всё, что нам без устали дари́т, —
Без остатка вечное растопит
И в себе до капли растворит.

Как для солнца в ледяной сосульке
Форму ей дающий холод скуп,
Так для вечности младенец в люльке,
В сущности, уже старик и труп.

«Что из виденного из всего…»

Что из виденного из всего
Твой последний выделил бы взгляд?
«Никого, мой друг, и ничего», —
Перед смертью правду говорят.
Да и почему бы не забыть
То, чего могло бы и не быть.

Эпоха

Нет никакой эпохи — каждый год
Всё так же совершается, всё то же:
Дыши — но воздуху недостает,
Надейся — но доколе и на что же?

Всё те же мы в жестокости своей,
При всех правителях и всех законах
Всё так же, и не надо жизни всей
Для слишком многих слишком утомленных.

Всё так же без шута и подлеца
Не обойтись, как будто мы на сцене.
Всё так же нет начала, нет конца
В потоке надоевших повторений.

И каждый, смертью схваченный врасплох
На склоне лет, растраченных без цели,
Всё тот же грустный испускает вздох:
«Да стоило ли жить, на самом деле?»

А все-таки, не правда ли, нет-нет
Любовь простая (о, всегда всё та же)
Мучительно походит на ответ,
На утешение, на счастье даже.

1927–1929

«Какая пальма! Как она…»

Какая пальма! Как она
Ветвями длинными поводит, —
Но даже римская весна
Во мне простора не находит.
В траве садовники лежат,
Закусывая и болтая.
Лопата одного лентяя
Чиста и блещет, как закат.
И хорошо семинаристам
В саду зеленом и ветвистом:
Недвижны ленты за спиной,
И взор сияет тишиной.
И англичанину в карете
Приятен Пинчио — сквозит
Листва. Какой спокойный вид,
Цветные пятна — это дети,
А небо, серое с утра,
Подобно куполу Петра.
Но явно гений святотатца
Затмил зиждителя-Отца:
Лазури не дано конца
И может ли она сказаться?
Подъемом каменно-крутым
И кривизной могучих линий
Как воля он необходим
Небес лазоревой пустыне.

«Поэт в изгнании. Его смягчают муки…»