Океан. Выпуск четвертый

Как-то там Дмитрий Петрович? Валька представил себе вечно озабоченное лицо повара и улыбнулся. Кок был невероятно ворчлив, он был готов ворчать на Вальку неделями, если тот заявится на камбуз в недостаточно чистом халате или пересолит картошку. Кок был забывчивым человеком; казалось, он способен забыть собственное имя, но только за пределами камбуза. Зато на камбузе память его работала четко, и здесь он был богом. Еще бы, ведь несколько лет назад Дмитрий Петрович работал шеф-поваром самого большого в городе ресторана «Океан». Так бы и доныне работал, но что-то случилось в его личной жизни, и опостылела ему земля. Тогда-то и уговорил его капитан танкера Фаддей Фаддеевич пойти с ним в рейс. В море отошла душа Дмитрия Петровича, появился интерес к нужному людям своему ремеслу. Вот уже третий год, как не покидает повар танкера.

Валька вздохнул. Ну почему так случается в жизни? Немолодой уже человек — и одинок. Нет ничего сквернее одиночества. Валька поежился: сам он вырос без отца, погиб отец в конце пятидесятых годов в Западной Украине, погиб от пули какого-то бандита-бандеровца. Пятый год тогда шел Вальке, но он хорошо помнит отца: высокого, громкоголосого, пахнущего кожей своей черной куртки и лошадью. Отец работал оперуполномоченным МВД в одном из западных городов, да и мама работала там же, а Валька ходил в детский садик, вернее, то мать, то отец отводили его туда и забирали самым последним. Как бесконечно тянулись вечера!.. Садик пустел, ворчливые няни мыли полы и комнаты, в коридорах и прихожей было пустынно и гулко, а Валька, уже одетый, забирался на подоконник и, прижавшись лицом к холодному стеклу, глядел, глядел, глядел в темноту… Потом они появлялись. Или мама, или папа. И Валька, сползая с подоконника на пол, начинал реветь. Отчего? И от радости — ну, наконец-то! И от горя: ну почему всех-всех забрали и только он один торчит в этом пустом уже доме?

Валька споткнулся. Вновь послышались голоса собак, и Дик ответил им. Несколько тяжелых капель упало с неба: этого еще недоставало! Ночь впереди, где он проведет ее?.. А, вот собаки!.. Два черных шара катились от скал, пересекая долину наискосок. Дик, приподнимаясь на лапах, неторопливой трусцой направился им навстречу. Два крупных угольно-черных пса подбежали к Дику и закружились возле него, незлобливо ворча. Дик помахал хвостом, и псы качнули хвостами тоже: мол, признаем мы тебя, свой ты, наш. Потом, скаля зубы, псы осмотрели Вальку и вернулись к своим скалам, а Дик, как-то напряженно поглядывая по сторонам, побежал впереди. Порой он останавливался и вглядывался вперед: что видел он там, чего опасался?..

— Уже дышит! Толька! Толик, ты меня слышишь?

— Давите ему на живот еще, давите.

— Кх-а-а-а!.. О-о-оо… Что, что я?

— Кто тебя просил привязывать к ремню саквояж с инструментом, кто?.. — Боцман держал хирурга, положив его животом себе на колено. — В нем же, в этом саквояже, пуд железа!

— Да отпусти ты меня, Михалыч… Утоп бы мой саквояж, что бы я делал?..

Покачиваясь, Ковалев встал на ослабевшие, будто ватные ноги и, тут же наклонившись, выплюнул еще одну, последнюю наверное, струю горькой воды. Голова кружилась, все тело сотрясала мелкая, противная дрожь и зубы колотились друг о друга. Ковалев стиснул челюсти и осмотрелся. Шлюпка валялась на пляже, один борт ее был слегка помят. Ревели какие-то диковинные звери. Боцман, Василий Васильевич и матросы, такие же мокрые, как и он, толпились вокруг. Тут же стояло несколько незнакомых людей в красных нейлоновых куртках и брюках. Один из них, бородатый парень в свитере и потрепанных джинсах, поймав взгляд Ковалева, протянул ему руку и, старательно выговаривая русские слова, сказал:

— Губернатор острова Кергелен Мишель Дебре. Как вы себя чувствуете?

— Где больной? — отчего-то злясь, выкрикнул Ковалев. — Идемте же быстрее! Что мы тут делаем?

— Тебя, обормота, спасали! — рассердился боцман. — А потом откачивали.

— Прости, Михалыч… — пробормотал Ковалев и ухватился за его плечо: голова закружилась и тошнота опять подступила к горлу. — Ну ладно, пойдемте в поселок.

Через полчаса, переодетый в сухое, выпив чашку крепчайшего и горячего кофе, Ковалев вошел в комнату одного из домов поселка Порт-о-Франс. Мосье Легран, который должен был ему ассистировать, раскладывал на столе хирургические инструменты. Пилот открыл глаза, посмотрел в лицо русского. Тот положил ему на холодный, потный лоб жесткую ладонь и, улыбнувшись, сказал:

— Все будет хорошо, старина. Запляшешь, как школьник…

Дождь пошел. Вначале редкий, порывами, покапал-покапал и вроде бы кончился, но потом хлынуло. «Ну, Валька, все ты испытаешь в этом своем путешествии. Ничего, все надо познать, все!» — так говаривал его ворчливый, добрый кок Дмитрий Петрович, обматывая Вальке обваренную руку бинтом и дуя на нее, чтобы унять боль. Б-р-р-р! Ну и холодина! На камбуз бы сейчас, к пышущей жаром электроплите, какао бы горяченького сейчас плеснуть в себя стаканчик… Эй, Дик, куда мы идем?