Океан. Выпуск четвертый

— Есть! — Доскаль вышел из рубки.

«Ты мне простишь это, Доскаль. Я объясню тебе потом. Там чей-то сын, понимаешь? Пока есть хоть крохотный шанс. Ты никогда не оказывался на утлой лодчонке в бушующем море. А мне пришлось. Просто я никому не рассказывал об этом. И не расскажу, наверное, никогда. Потому что было так страшно, что об этом не расскажешь». Он наклонился к Цукадзе:

— Как двигатель?

— В норме.

— Топлива хватит?

— Должно.

В голосе Цукадзе сквозило сдержанное неодобрение. Значит, он тоже считает поиск бессмысленным и опасным, считает его, Горчакова, вспышку просто самолюбивой прихотью начальства. А может, он прав?

Он снова вышел на мостик. Все ходило ходуном, что-то каталось под ногами. Второй сигнальщик Зинченко тяжело свесился над фальшбортом: его рвало. Горчаков отвернулся, чувствуя, как тошнота подползает к горлу. «Нужно заменить Зинченко. Кого же поставить?» — машинально подумал он. Лысых еще держался крепко. Горчаков ухватился за леер, крикнул в спину ему:

— Как дела?

— Пусто.

Чья-то фигура появилась на мостике, на минуту заслонив свет прожектора. Горчаков узнал Доскаля. Тот, цепко хватаясь за поручень, приблизился, притиснул к лицу Горчакова свое разгоряченное лицо:

— Извините меня, командир. Я был неправ.

Доскаль отрешенно махнул рукой, отошел в угол, поднял бинокль, окуляры скупо блеснули в прожекторном луче.

Горчаков вернулся в рубку, сел за пульт. Цукадзе хмуро смотрел перед собой. Все ерзало и скрипело вокруг, вплетаясь визгливыми голосами в рев двигателя. Корабль тяжело нырял, вздрагивая, как живой. Горчакову почудилось, что он стонет.

«Нужно возвращаться, — тупо, однообразно заныло в висках. Он потер их, но боль не уходила. — Нужно возвращаться. Ничего не сделаешь. Больше рисковать нельзя…»

В рубку тяжело ввалился Доскаль. Оттолкнул капюшон, струйки воды полились на пол, ладонью обтер широкое лицо. Встретился глазами с Горчаковым, покачал головой:

— Пусто, командир.

Горчаков встал, зачем-то посмотрел на часы, сморщился, как от зубной боли. Сказал глухо:

— Идем назад.

— Еще немного пошарим, Сергей Николаевич. — Доскаль смотрел ему прямо в глаза, медленно затягивая тесемками капюшон. Бинокль косо висел у него на груди, весь в капельках воды, словно вспотел от работы.

Горчаков опустил голову. Он чувствовал себя бесконечно усталым и опустошенным. Хотелось лечь, прижаться лицом к каютной переборке, натянуть на голову одеяло, чтобы не видеть никого вокруг.

В рубку ударило ветром, зашелестел страницами вахтенный журнал, Цукадзе невольно придержал фуражку — это ворвался Лысых, забыв задраить дверь.

— Вижу лодку… виноват, плавающий предмет, четверть кабельтова справа.

В дверях рубки Горчаков чуть не застрял, бросившись к ней одновременно с Доскалем. Он вырвал у Лысых бинокль, крикнул сразу осевшим голосом:

— Курс на предмет, включить прожектор!

Стоп, не торопиться. Что это, запотели окуляры или слезятся глаза? Вот она, лодка. Ну да, резиновая лодка. Ай да молодец Лысых!

— Самый малый ход! — Это уже крикнул Доскаль. — Эх, и покачает нас сейчас на малом ходу. Только бы не перевернуло. Нет, морской бог все-таки не гневается на нас.

…Его положили на койку в каюте Горчакова, и он открыл глаза. Бледное лицо со стиснутыми, искусанными губами слабо дрогнуло, расширенные зрачки серых глаз еще, казалось, хранили ужас надвигающейся гибели.

— Эх, дурачок, дурачок…

Сзади кто-то деликатно тронул Горчакова за рукав.

— Вам радиограмма, товарищ капитан-лейтенант.

Только сейчас он вспомнил о Люде, и мысль о ней обожгла его старой тревогой. Он схватил из рук Ткаченко узкий листок, и строчки вдруг стали расплываться у него перед глазами, как ночные фонари:

«Поздравляю дочкой, дружески обнимаю. Ждем берегу, Трибрат».

Листок вырвался у него из рук, метнулся по ветру, исчез за водяными хребтами.

* * *