Океан. Выпуск четвертый

Горчакова всегда поражало сочетание зрелости и ребячливости у этих молодых парней, служивших на корабле. Детство словно не спешило покинуть их и нет-нет давало о себе знать. Когда они по тревоге стояли на постах, лица у них были мужские, жесткие и сосредоточенные, вены по-взрослому набухали на руках. Но стоило прозвучать «купальной» команде: «За борт!», как взрослые парни превращались в стайку ребятишек, хохотали и дурачились, как школьники.

Он был старше их всего на семь-восемь лет, но чувствовал себя по отношению к ним пожилым, чуть ли не отцом. Он уже был шесть лет женат. Пока человек не женат, он еще не мужчина. Недаром кто-то из плавсостава пустил остроту, что у женатого год службы нужно считать за два.

Горчаков знал, что они между собой зовут его «Седой». Таким он, наверное, и казался им — с обветренным неулыбчивым лицом, «гусиными лапками» у глаз и ранней сединой.

Во время ночной вахты он любил иногда тихонько спуститься в кубрик и посмотреть, как они спят. Они смеялись во сне, бормотали, чмокали, и лица у них были добрыми и детскими. Он осторожно поправлял сползшую простыню и оглядывался — не видел ли кто-нибудь случайно.

Пожалуй, Горчаков сейчас понял, почему так хочет сына. Может быть, и потому, что постоянно перед глазами у него эти мускулистые юношеские тела, эти молодые, белозубые лица. И он, не отдавая себе в этом отчета, мысленно выбирал себе из них сына.

Они были похожи друг на друга и в то же время были все разные. Вон, к примеру, чистит в холодке картошку Виктор Копытько, корабельный кок, — курносый, губастый, с аккуратной челочкой. Сидит на ящике из-под галет, под очистки приспособил тазик — ни одна картофельная шкурка не упадет на палубу. Прилежный, улыбчивый, хозяйственный (повезет какой-нибудь девахе!). В камбузе у него все блестит. С ним никогда никаких хлопот, исполнителен, радушен.

А вот выглянул из своей рубки радист Ткаченко. Красив Боря Ткаченко! Густые черные брови изломаны, как крыло чайки, карие мерцающие глаза, густые ресницы, нос с хищной горбинкой — от такого лица трудно оторваться. Вспыльчив, обидчив хуже девушки. Самолюбив, как дьявол. Дело свое делает уверенно-небрежно, хватает все с полуслова, но нет в нем той требовательной усидчивости, которая необходима радисту. С ним еще придется повозиться, в трудную минуту могут подвести нервы.

Вон нацелил на берег бинокль сигнальщик Слава Лысых. С виду посмотришь — спокойное скуластое лицо, юношеские прыщи еще держатся кое-где, бриться начал, видно, недавно. Ох, не просто было с тобой, Слава, не просто! Уже в учебном отряде заслужил славу разгильдяя — нагрубил начальству, дважды сидел на гауптвахте за самоволку. Когда формировали корабельные команды, все командиры открещивались от него руками и ногами — кому охота тащить такой балласт в море? И озлобился Лысых, опустил руки, стал закоренелым разгильдяем — семь бед, один ответ. Что заставило тогда Горчакова вопреки мнению кадровиков взять его в команду? Может быть, тот взгляд, который он поймал у сбычившегося, насупленного парня — взгляд, который резанул его по сердцу своей беззащитной юношеской горечью. А может быть, вспомнил свою собственную биографию — у него ведь тоже характер не из легких.

Он не ошибся — Лысых не подвел его ни разу. На последних учениях получил благодарность от адмирала. Правда, по-прежнему был замкнут, друзей не заводил. Ничего, оттает помаленьку…

В рубку вошел Доскаль. Горчаков сразу заметил озабоченность в его взгляде.

— Морской бог гневается, — сказал он.

Горчаков взял из рук листок: передавали штормовое предупреждение. С юга шел шторм, часа через три-четыре его можно было ожидать здесь.

— Какие будут указания, Сергей Николаевич? — спросил Доскаль.

— Закрыть гидроакустическую вахту. На палубе закрепить все по-штормовому. Готовиться к переходу.

— Есть! — Доскаль торопливо затопал по палубе.

Ветер свежел. Солнце по-прежнему светило ярко, но на горизонте появились быстро бегущие бледные облака. В рубку, отдуваясь, вошел Цукадзе.

— Двигатель работает, как часы, командир, — сказал он внушительно. — Что, скоро домой?

— Не исключено, — ответил Горчаков.

— Давайте хоть с ветерком пройдем.

— Полетим, как на крыльях.

— Подтекст понял.

— Рад, что ты такой понятливый.

— Товарищ капитан-лейтенант, — Ткаченко почти ворвался в рубку, цыганские глаза его блестели от возбуждения, — семнадцатый вызывает.

«Семнадцатый» был позывной базы. Горчаков бегом спустился по ступенькам. Неужели Трибрат?..

— Двадцатый слушает…

Глуховатый голос забубнил издалека:

— В квадрате шесть замечена резиновая лодка с пассажиром. Срочно идите туда. Как поняли?..

— Вас понял. Прием.

— Выполняйте.