Океан. Выпуск шестой

— Курорт! В каюте — раковина, односпальная койка! А ты удивляешься, Степаныч, что его на работу не тянет.

— Думаешь, там сладко одному, да еще взаперти? Не хотел бы я на его место.

— Он под замком? — ахнула Наташа. — Бежать-то некуда, зачем?

— Ничего, пусть хоть что-то прочувствует, — сказал Павлик. — Возьми вот ключи, потом вернешь. Пусть поразмыслит над жизнью.

Илья сидел у столика, уронив голову на руки. Он был в черном, обтягивающем свитере, отчего шея и руки у него казались особенно белыми. «Какие у него длинные пальцы!» — подумала Наташа. Она с минуту постояла у двери, потом шагнула в каюту. Илья безучастно наблюдал, как Наташа расставляет посуду. Она привела в порядок постель и полку с книгами. Он медленно ел, не теряя девушку из виду.

— Зачем ты пошла на пароход, Наташа? — спросил он наконец.

Она вздрогнула, хотя ждала начала разговора.

— Как — зачем?

— У тебя умные глаза. Такие глаза ни к чему женщинам, плавающим на пароходах.

— Вот как? — сказала она в замешательстве. — Выходит, все мы тут дурочки?

— Будто не знаешь! — Он усмехнулся. — Но не обижайся на меня, сегодня я зол. Все-таки не очень приятно сидеть под замком. Так почему же ты пошла плавать? Там, в Аяне, очень тоскливо?

— Не в этом дело, Илья… — Наташа опустила глаза и сказала тихо: — Я морячкой хочу стать… Ты только не смейся, я правда хочу. Есть же Щетинина, наверное, и другие есть.

— Романтика! — Илья отодвинул пустую тарелку. — Все это хорошо, Наташа, только в капитаны тебе не пробиться. Характер не тот. Таким, как ты и я, трудно. Тут надо зубы иметь, иначе всю жизнь проходишь с тряпкой…

— Слушай, Илья, а ты не любишь море, правда?

— Опять романтика! — Он засмеялся. — Ну, я скажу, что люблю. Ты скажешь «не люблю». Разве от этого вода перестанет быть водой, а ветер — ветром? Как можно любить или не любить воду?! Даже если ее так много? Все это придумано. Одни верят сказочкам, становятся капитанами и всю жизнь проводят взаперти на этой железной коробке. А потом они делают вид, что поступили так из-за «любви к морю». И сманивают других, вроде нас с тобой.

— Не хочу с тобой спорить, — сказала она. — Все равно я люблю эту «воду», как ты ее называешь. И другие любят. А ты не любишь. Тогда скажи, зачем стал плавать? Ты же учился в университете, правда?

— Нет, неправда, — сказал Илья. Лицо его поскучнело. — Я учился не в университете, а в техникуме, на кораблестроительном факультете. Есть такой техникум в славном городе Владивостоке.

— Закончил бы — и стал специалистом.

— Легко сказать «закончил»! Ты что, не знаешь, как там сейчас? Четыреста граммов хлеба в день и баланда. У нас парни дождутся из дому пару сотен рублей — пойдут на толчок, к барыгам. Возьмет будущий специалист булку — и до общежития не донесет, съест до последней молекулы… А есть такие, которым и из дома никто не помогает…

— Тебе мама присылала?

— Еще бы! Давай не будем вспоминать об этом.

Он замолчал, хотя мог бы многое рассказать. В студенческой столовой кормили так называемыми галушками. Применив определенную хитрость, можно было взять шесть-семь порций и слить воду, после чего оставалось полтарелки пресных темно-серых комочков теста, составляющих питательную субстанцию. Хлеба на карточке было два талона на каждый день — один на сто, другой на триста граммов. Студенты забирали норму на день-два вперед, потом переходили на «подножный корм»… Илья научился делать себе «ДП» — дополнительный паек. Цифру «100» на талоне он переделывал на «400». Для этого было два способа — дорисовать ее тушью или «печатать». У него для этой цели была таблица логарифмов Брадиса. Илья слюнявил большой палец, прижимал его к цифре «4» в таблице, затем следовал рывок — цифра с тончайшим слоем бумаги оставалась на пальце. Теперь начиналась самая сложная часть работы — пересадка цифры на талон. Илья здорово наловчился в своем деле, но однажды буфетчица заподозрила неладное и своим острым лакированным ногтем сковырнула четверку…

Очередную сессию он провалил, после чего декан факультета предложил ему в месячный срок пересдать «хвосты» или отчисляться из техникума.

Илья выбрал то, что было доступнее, тем более что он уже понял, что не в технике его будущее. С легким сердцем направился он в отдел кадров пароходства…

Да, уж он-то знал, почему пошел на море… Но не рассказывать же об этом Наташе!

— Хорошая ты девушка, — сказал он, взяв ее за руку. — Знаешь что, давай не будем трогать эту тему.

Покраснев, Наташа тихонько освободила руку и начала собирать посуду.

* * *

В столовой команды шумно. Только что ушел старший механик: он проводил политинформацию. Павлик Драгула свертывает карту Европы, где линия фронта, ежедневно отмечаемая красным карандашом, неумолимо движется на Запад. Все в столовой возбуждены: разговоры вертятся вокруг одной темы — уже завиднелся конец войне. И еще: скоро Владивосток. Там сейчас сыро, неприветливо, дома окрашены в серый военный цвет, и ночью затемнение, а днем очереди у продуктовых магазинов. Там люди бледны и плохо одеты. И все равно хочется поскорее домой.

Наташа принесла с камбуза два чайника с кофе.