Океан. Выпуск шестой

Он имел в виду ту часть очерка, в которой рассказывалось о новинке, в свое время внедренной им на траулерах. Усовершенствование, предложенное капитаном, в общем-то, простое, но оно во многом облегчило труд рыбаков, повысило технику безопасности. Об этом я и упомянул в очерке. Абзац о квартропах особенно подействовал на капитана. Он вспомнил свои первые шаги на рыбацком поприще.

Голос у него неторопливый, раздумчивый, чуть глуховатый. Глаза блестят от водки и далеких воспоминаний. Жизнь у капитана складывалась ясно, день за днем, как костяшки на счетах. Вся жизнь — труд, суровая борьба с морем. Начинал свою профессию на шняках. Ходил на сейнерах, угольщиках, жидкачах. Перед войной окончил мореходное училище, но в мирное море выйти снова не успел. Началась война. Пришлось нести береговое охранение у входа в Кольский залив на суденышке, снабженном единственной пушкой.

— Природа на севере — сопки да голый камень. Не то что человеку, а куропатке негде укрыться, — говорит капитан и с неожиданной силой добавляет: — А врага сдержали, не дали подлезть к городу.

В каюте тесно от крупной фигуры капитана. Он плавно раскачивается в такт кораблю. Чем дольше я всматриваюсь в костистые плечи рыбака, его просоленное, обветренное лицо, тем больше убеждаюсь, что он и море — неразрывны, составляют как бы одно целое. Нелегко предположить, чтобы наш кэп был кем-то другим, избрал бы иную профессию! Они как бы созданы друг для друга — этот человек и океан!

Капитан сидит неестественно прямо, в плечах — косая сажень, опустил на стол ладони — тяжелые, раздавшиеся, похожие на обломки старого базальта: такие ладони не один десяток лет держали весла. По ним, по этим ладоням, можно судить о трудовой биографии человека, его недюжинном здоровье.

Приметив мой взгляд, капитан сделал неловкое движение, будто хотел спрятать руки. Потом поднялся, пустил из крана в раковину воду, положил туда ладони.

— Что вы делаете? — невольно спросил я.

— Оттаиваю руки, — капитан странно усмехнулся, — а то начинают коченеть. — Он сказал: — Это память о Медвежьем. Есть такой остров в Баренцевом море. Там попали в обледенение. Было дело, четверо суток скалывались.

Капитан достал из раковины ладони, принялся усердно тискать их в махровом полотенце. Затем поднял кисти, долго рассматривал, вдруг начал кусать пальцы.

— Пробую оттайку. Если больно, значит, все в порядке, рука живая…

Отогретыми пальцами он взял со стола макет шхуны, повертел перед глазами, потрогал металлические паруса.

— Знаете, как называется? То-то, что нет. Ёла это! На таком суденышке зуйком пошел в первый раз в море. Стояла ранняя весна, начало марта. Как задул шелоник, ёлу за волнами и не видать.

Капитан поставил макет на место, осторожно расправил металлические паруса, сказал:

— Сам выточил. Внуку подарю. Лет ему немного, а уже тянется к морю, пойдет по моим стопам, будет моряком.

Капитан хорошо, по-доброму улыбался, разглядывал макет парусника, а я с удивлением думал о той силе, которая накрепко привязывает людей к морю, делает их однолюбами, несмотря ни на что: опасности, нелегкий труд, житейские невзгоды. Человека неудержимо тянет к морю, к его суровости, каждодневной борьбе. Капитан сам всю жизнь идет по этой трудной стезе и по-настоящему гордится, когда по его стопам следуют дети, внуки. Быть Может, и впрямь есть большая правда в словах, которые вырезали еще предки капитана, рыбаки-поморы, на деревянном кресте, что и поныне стоит на скалистом берегу острова Шпицберген: «Тот, кто бороздит море, вступает в союз со счастьем».

Долго в этот раз засиделся я в каюте капитана, до тех пор пока не потемнели в позднем вечере иллюминаторы. Капитан поднялся, отвинтил стекло. В каюту пахнуло солоноватой свежестью. Он шумно вздохнул полной грудью, потянулся, размял кости, некоторое время рассматривал что-то за иллюминатором, снял трубку телефона, набрал номер штурманской.

— В каком режиме тралим? — И жестко добавил: — Кончайте дремать! Ветер встречный, прибавьте оборотов.

Он снова был в работе.

СЕРГЕИЧ ШУТИТ

В каждой каюте — будь то капитанская или матросская, — в салоне, на камбузе, в кают-компании и даже в форпике имеются календари. Они разные: настольные и настенные, большие и малоформатные, простые и красочные. По вечерам из всех календарей дружно вычеркивается минувший день. Клетки с числами зачеркиваются крестиками. Крестиков уже порядочно. Значит, рейсу скоро конец, повернем к родным берегам, к дому.

Самый живописный календарь, пожалуй, в сушильном помещении добытчиков. Отпечатан на гладкой бумаге, с виньетками. По бокам календаря, на всю переборку, прилеплены журнальные вырезки с кинозвездами: ослепительные улыбки, пышные гривы, белила, румяна…

— Холостячки, — говорит про них добытчик Сергей Поперечный, попросту Сергеич. Глаза у него голубые, с веселыми искрами. Жесткая щетина облепила исхудавшее лицо. Устал Сергеич, но по-прежнему улыбчив, за словом в карман не лезет.