Океан. Выпуск второй

Капитан, грузный, важный, медлительный Илья Ефремович, кивнет головой. Он знает: когда на вахте Сергей Иванович, можно и не проверять, но он все равно проверит. Не глядя протянет руку, не глядя возьмет у молодого штурмана бинокль и начнет искать в предутренней мгле вешку «Азика» и японскую тоже. А потом на мостик поднимется, спотыкаясь о высокие ступеньки, заспанный завлов, совсем мальчик, но власть ему доверена огромная. Половина экипажа краболовной флотилии подчиняется ему, он царь и бог всех добытчиков. Это сотни ловцов, распутчиков, постановщиков сетей и вся хозкоманда.

Молоденький завлов начнет суетиться на мостике, да только плевать на него Сергею Ивановичу. Он ему и бинокля не подаст, но Валерка сам найдет другой бинокль и начнет вертеть головой на тонкой шее, и не скоро он увидит то, что давно видят без бинокля острые глаза капитана и вахтенного штурмана, — наши и чужие вешки. Конечно, восхитится завлов, скажет:

«Когда на вахте Сергей Иванович, всегда морской порядок. Ведь это надо так точно поставить базу ночью, когда ничего не видно, а в локатор вешки не ухватишь!»

«Не ухватишь, — согласится капитан, — но у Сергея Ивановича глаза как у рыси. Помните, прошлый раз мы пришли на это южное поле в туман, а на вахте был этот… как его?..»

«Базалевич», — подскажет Серега, который завидовал Алексею Базалевичу, потому что у Базалевича жена красавица, врач флотилии. И, главное, верная жена, влюбленная в тощего, конопатого Лешку.

«Во-во, Базалевич Алексей Георгиевич, — продолжит капитан. — Превосходный моряк, должен вам сказать. Хожу в море с ним второй десяток лет и ни в чем не могу его упрекнуть. Лихой человек, а стал брать на путину жену — словно оробел. Ответственности избегает. И тот раз, когда мы пришли на юг, уже светает, туман не расходится, а он бродит вокруг полей, никак не найдет проход между нашими сетями и японскими. Увидел, что я сержусь, и пошел звать на помощь Сергея Ивановича, а Сергей Иванович, вот бродяга, живо нашел и докладывает: «Справа — японские вешки, слева — нашей «семерки». Ну, смайнали якорь, туман тут разошелся, глядим — точно стоим, посередине».

Мечтал бы еще долго Серега, он любил мечтать, рисовать в воображении картину за картиной своего недалекого, как он считал, штурманского будущего, но вдруг в дверях каюты, перешагнув лишь одной ногой комингс, появился широкоплечий, с бронзовым лицом Карпович, старшина.

— Что вы, хлопцы, а? — спросил старшина негромко, глухим голосом и сглотнул комок, который всегда у него становился в горле, когда он волновался, и мешал ему произносить длинные фразы. — Хлопцы, а?

Карповичу очень хотелось, когда он шел сюда, в десятую каюту, сказать многое, особенно Сереге, его помощнику на мотоботе. На кого может положиться старшина, если не на помощника и на моториста? Ведь их тройка — командный состав на промысловом боте, экипаж которого, если не считать семерых распутчиков сетей на базе, всего двенадцать человек. Из двенадцати только Карпович да Василий Иванович бывали раньше на крабе, остальные впервые пошли в море, не «морские» они люди. Очень нехорошо, а что делать? И Серегу Карпович взял своим помощником только потому, что он был единственным молодцом среди всех — как-никак слушатель третьего курса мореходки, говорит, в море на практике бывал. Но практика — не путина, никакого сравнения, в этом и сам Серега убедился. Однако он обладал характером, как показалось старшине, отдавал команды твердо, работал быстро и еще успевал бранить лентяев так, что Карпович искренне ему завидовал.

А старшина от природы был удивительно немногословным человеком, но чрезвычайно эмоциональным и знал, как легко в нем просыпается ярость и жажда действовать без промедления. Оттого он всегда подавлял в себе первую же вспышку ярости. Так гвоздь забивают в дерево искусные плотники — одним ударом, со всего маху. А если это сразу не получается, то беда у плотника маленькая: согнется гвоздь в три погибели, и все, а у Карповича — большая. Овладевшая им ярость ослепляла, Карпович становился вроде стихийного бедствия, необузданным, страшным.

И вот шел старшина в десятую каюту с твердым намерением дать волю себе, потому что иного выхода не было. Жильцы десятой уже который раз просыпают, словно не слышат команды завлова по динамику, включенному на полную мощность. Оттого седьмой мотобот майнают за борт позже всех.

Карпович прекрасно понимал, что ловцы устают, работая от зари дотемна, очень сильно и что на сон остается времени мало. В таких условиях проспать не мудрено, со всяким может это случиться. Он и сам три дня назад так заснул, словно умер. Настя трясла его за плечи с полчаса, а он все равно не просыпался. Тогда она чуть не в слезах выбежала на палубу, где у борта около седьмого мотобота сгрудились, ожидая старшину, десять ловцов, моторист Василий Иванович и лебедчик. Лебедчик уже держал руки на рубильнике, готовый спускать бот на воду; тут же был один из мастеров ловецкого цеха, Николай, двадцатилетний толстый парень, которого насмешливые девчата с вешалов прозвали «Голубчиком».