Океан

— Знаю… И очень глубокий. Однако мы найдем их. — Он обвел рукой окружающие их дома: — Посмотри вокруг. Здесь есть улицы и автомобили, и шум города, и электричество. Здесь мир, который нам знаком и в котором мы знаем, как себя вести. Совсем иначе, чем в том проклятом Плайа-Бланка, с его верблюдами, тишиной и странными людьми. Теперь все изменилось.

— Не нравится мне море. Никогда не нравилось! — заявил с кислым видом Дамиан Сентено. — Пока они в море, они в своей стихии.

— Не будь глупцом, — упрекнул его Хусто. — Что старый, полусгнивший баркас может противопоставить современному, быстроходному катеру? Мы их возьмем.

~~~

Аурелия Пердомо проснулась на рассвете от странного и неприятного чувства, будто кто-то чужой находится в их маленькой каюте. Когда она повернула голову, то увидела сидящую в углу на корточках дочь, обхватившую колени. Глаза Айзы были широко раскрыты, а немигающий взор устремлен в стену.

Давно ей уже было знакомо это отсутствующее выражение, которое время от времени появлялось на лице дочери. Тогда ей казалось, что ее малышка вдруг превратилась в какое-то странное, чужое этому миру существо. И ей становилось страшно. За все эти годы она так и не сумела к этому привыкнуть.

Аурелия затихла и лишь смотрела на дочь, силясь отгадать, что сейчас происходит у той в голове, да и вообще понять, бодрствует ли она или еще спит.

Так они просидели довольно долго, и Аурелия уже даже перестала слышать тихие стоны старого баркаса, качавшегося на длинных и мягких волнах, и поскрипывания бизани. Ей хотелось, чтобы сон снова пришел к ней на помощь, однако тут ее дочь повернулась и посмотрела на нее в упор, будто знала, что все это время мать наблюдала за ней.

— Это был дедушка, — сказал Айза. — Он боится.

— Чего?

— Человека с татуировкой.

— Дамиана Сентено? Но ведь это глупо! Дамиан Сентено остался на Лансароте.

Айза едва заметно покачала головой:

— Нет. Не остался. Он возвращается. Я его видела. Он летел над морем, словно чайка, которая ищет свою добычу. И дедушка тоже его видел.

Аурелия Пердомо хотела было посоветовать дочери закрыть глаза и попытаться заснуть, позабыв обо всех кошмарах, но не смогла и слова вымолвить, понимая, что слишком уж часто ее предсказания сбывались.

Она села на кровати и погладила руку дочери, зная, что это немного успокоит ее.

— Может статься, тебе все это кажется? В последнее время нам всем пришлось нелегко, и происходящее должно было сильно повлиять на тебя, — сказала Аурелия. — В последний раз тебе приснилось, как умирают двое мужчин, но потом все было тихо и спокойно. Мы не слышали, чтобы в поселке или за его пределами кто-то умер.

Айза никогда и никого не пыталась убедить в правдивости своих видений. Она ограничивалась лишь рассказом об увиденном, и тот, кто хотел, принимал ее слова, со всеми же остальными она никогда не спорила.

— Эти мужчины мертвы, — тихо, почти шепотом, произнесла она. — А вот другой нет. Он идет…

Аурелия ничего не сказала. Она задумалась на какое-то время, не отпуская руку дочери, а затем подняла голову и увидела, как наверху, за трапом, тонкая полоска рассвета пыталась разорвать темноту ночи.

Она встала, погладила дочь по холодному лицу, поднялась на палубу и принялась с тревогой вглядываться в горизонт.

Последние огни острова Ла-Пальма исчезли еще шесть часов тому назад, и теперь она не различала даже больших предметов в пяти метрах от себя.

Она подошла к Себастьяну, который по-прежнему стоял у штурвала, и поцеловала его в щеку:

— Айза утверждает, что Дамиан Сентено приближается.

— Но мама!..

— Что?

В вопросе ее ясно слышался вызов.

— Не собираемся же мы путешествовать по свету и обращать внимание на сны Айзы, — ответил он печально. — Мы похожи на цыганский табор, только наша дорога — это море. Мы похожи на свихнувшийся цыганский табор!

— Ты думаешь, меня это радует? — устало произнесла Аурелия. — С тех пор как начался дождь и родилась твоя сестра, я постоянно пытаюсь убедить себя в том, что все странности, которые происходят с ней, это не более чем фантазии — мои и ее. Однако ты слишком хорошо знаешь, что она редко ошибается. Кто может с этим поспорить?.. — Она взялась за штурвал. — Иди! Иди и подыми отца… Он, кажется, знает, что делать.

Дотронувшись до руля она почувствовала, как он легонько вибрирует, словно где-то в трюме бьется сердце баркаса, а сам он — живое существо. В это всегда верил Абелай, и вот теперь эта вера передалась и ей.

— У всех кораблей есть душа, — сказал ей Абелай, когда она впервые прошла вместе с ним до бухточек Тарфайя. — И биение их сердца лучше всего чувствуется в руле. Дотронься до него!

И руками она почувствовала биение сердца баркаса, спиной — сильное и горячее тело мужа, которого обожала. Она все еще вздрагивала, вспоминая, как он взял ее прямо там, у штурвала, как заставил стонать и содрогаться от наслаждения. Она была уверена, что именно тогда и понесла их старшего сына.

Позже, когда она стала испытывать редкие недомогания, Абелай Пердомо шутил, что она чувствовала бы себя много лучше, если бы в изголовье кровати положила штурвал.