Океанский патруль. Книга 2

И когда Сережка написал все, что от него требовалось, он вдруг почувствовал, как в сердце поселяется ожидание чего-то необыкновенного. Будущее неожиданно приобрело какие-то вполне законченные формы: из неопределенного и расплывчатого, как сон, оно стало точным и ясным, словно корабельное расписание, где все заранее высчитано и вымеряно до секунды.

– Ну вот, – пошутил Никольский, – завтра в штабе подготовят документы, и можешь заранее погоны себе… Впрочем, обожди-ка, у меня где-то в столе лежат!

Он порылся в ящике и протянул боцману погоны с двумя маленькими серебряными звездочками:

– Держи! Вспомни меня, когда надевать их будешь!

Никольский продолжал шутить, но Сережке это уже не казалось шуткой, и он принял подарок, твердо веря в то, что через несколько лет наденет эти погоны. Обязательно!

– Спасибо, товарищ лейтенант. Я вас и так никогда не забуду. Разве можно забыть, что вместе на одной палубе пережили!..

* * *

Ирина Павловна сказала:

– Это хорошо, это очень хорошо!

– Я и сам рад, мама, не меньше тебя…

Он положил ей на плечо подбородок, заросший первым пушком, погладил волосы матери. В косах, по-девичьи густых и тяжелых, как у Анфисы, уже пробивались серебряные нити, и в душе Сережки вдруг появилось желание чем-то утешить ее, успокоить. Не совсем опытным мальчишеским чутьем он понимал, что в радость матери вкрадывалась еще и другая, вполне законная радость, которую она тщетно пыталась скрыть от сына. Его отъезд в училище значит для нее не только отъезд, но и избавление от ожидания чего-то страшного – того, что он может уйти и однажды не вернуться. В своих переживаниях, скрываемых от сына, Ирина Павловна была одинока, потому что отец каждый раз, когда она заводила разговор об этом, грубовато отшучивался, и она постепенно научилась прятать свои тревоги за судьбу Сережки.

– Ничего, мама, – сказал он, – все будет как надо!

– Я надеюсь, – ответила Ирина Павловна.

Он посмотрел на ее рабочий стол, заваленный таблицами, картами и схемами, и, заметив очки, удивленно спросил:

– Неужели твои?

– Да. Глаза уставать стали.

– А над чем ты сейчас работаешь?

– Над чем?..

Ирина Павловна улыбнулась: она знала, что вопрос задан только из уважения к ней, к ее труду, но сын никогда не смотрел на море, как на гигантский бассейн с подопытными организмами, – море оставалось для него лишь морем, и только!

– Помнишь, – сказала она, – год назад, осенью, я вернулась из Архангельска… Ты еще заливал свинцом весла, потом пришел Вахтанг… Помнишь?

– Ага! Ты еще книгу свою привезла. А что?

– Так вот, – Ирина Павловна подбросила на ладони тяжелую рукопись, – я переписала эту книгу заново. Вернее, даже не переписала, а написала совершенно новую книгу на эту же тему.

– А старая? – удивился Сережка.

– Устарела, – ответила мать.

– Так быстро?

– В наше время, Сережка, год – срок немалый. Ведь это не роман, а пособие для всех, кто плавает с тралом… И притом, – добавила она, – в этой книге я пыталась немного заглянуть в будущее…

– Каким же образом? И на много ли?

– Ох, Сережка! – засмеялась Ирина Павловна. – Боюсь, что через год и она устареет тоже. Но это и не важно. Все так и должно быть – время летит… Сейчас, – продолжала она серьезнее, – меня, по сути дела, интересует только одно: книга должна послужить победе, – понимаешь ты?

Сережка посмотрел на снег за окном, на чернеющие вдали скалы, заметил, как поднимается от воды залива легкий пар, и вдруг понял, что этим взглядом он уже словно начал прощаться надолго со своим севером. «Жалко», – подумал он и сказал:

– Скоро я, мама, увижу твой город и побываю в саду…

Правда пастора Кальдевина

Киркенес посетил квислинговский министр полиции Ионас-Ли.

В своей речи по радио он призывал население принять активное участие в строительстве немецких укреплений и быть готовыми на случай поспешной эвакуации «в связи с предстоящими разрушениями городов» полярного побережья Норвегии.

Эвакуироваться население не стало, а вербовочные пункты трудовой мобилизации, открытые в каждом рыбацком поселке, пустовали.

Тогда Ионас-Ли созвал всех священнослужителей северного епископства. На это у министра имелись особые основания, ибо пасторам доверялась выдача продовольственных карточек прихожанам…

– Мои любезные гарлесы и сартории, – иронически обратился Ионас-Ли к пасторам, – за последнее время в умах некоторых подданных намечается тенденция неверия в победу нашего верного друга и союзника – Германии. Я хотел бы сказать, что это вредное и опасное заблуждение, ибо славная армия фюрера сейчас сильна, как никогда, и все те… э-э-э… эволюции, совершаемые германской армией, не есть отступление, а лишь выравнивание растянутой линии фронта…

Руальд Кальдевин не мог удержать улыбки, и министр, заметив эту улыбку, метнул в его сторону злобный взгляд. Он держался осанисто и представительно, но мундир сидел на нем мешковато, и погоны коробились на узких плечах; он, видно, хотел сказать что-то торжественное и умное, но нужных слов не нашлось, и пришлось раскрыть свою полицейскую душонку до конца.