Океаны в трехлитровых банках

Вот в такую женщину влюбиться можно и в троллейбусе, и тотчас позвать замуж, а через девять месяцев родить ребенка и следить, чтобы никто другой не посягал на такой бриллиант. Однажды с ней столкнулась в вестибюле кинотеатра сама Софи Лорен, актриса приехала на премьеру своей картины. Говорят, после этой случайной встречи госпожа Лорен отказалась бывать в нашем городе – лишь бы не пересечься еще раз с этой прекрасной незнакомкой:

– Здесь и так есть на кого смотреть, мне тут быть не нужно.

– Мама, папа! Идите сюда! – доносится женский голос.

Ольга Афанасьевна с мужем и бородач с женой-красавицей оказываются друг против друга. Рядом с ними – два молодых светящихся лица. А как же иначе? Лица счастливых, влюбленных иными быть не могут. Возьмите в ночь влюбленного, в место, где не поставлены фонари, в комнату, где перегорела лампочка, в сад, откуда исчезли светлячки, и от лица его будет так много света, что вам захочется зажмуриться, но он, этот свет, будет таким прекрасным, что вам тотчас захочется разжмуриться.

Он предложил ей стать женой, она сказала: да. Казалось бы! «Каждый день женятся, выходят замуж, подумаешь, событие!?» – скажете вы. Но вы не смотрите в гущу влюбленных, где песни, намотанные на гитарные струны, припевы поцелуев с аккордами вздохов и цветы в растаявшем шоколаде. Смотрите туда, где только двое, и вы поймете. Поймете все. Даже не так. Подсматривайте, постарайтесь, чтобы они вас не увидели. Тогда, обещаю, ничего от вас не утаится, и вы станете свидетелем чуда. Свидетелями рождения чуда… Любви.

– Мама, папа, знакомьтесь. Это родители моей Беллочки, – говорит Петр.

Ольга Афанасьевна с нежностью смотрит на сына Петра и на своих будущих родственников.

– Яков Яковлевич, – протягивает свою рабочую с мозолями руку лысеющий муж Ольги Афанасьевны будущему свату, отцу своей почти уже невестки.

– Янкель Янкелевич, – отвечает ему бородач с аккуратными после маникюра ногтями.

Якову Яковлевичу понадобилась минута, дабы разобраться в ситуации и понять, что его грядущие родственники – евреи, народ, который он всю жизнь иначе как жидами не называл.

– Жиды в нашей семье? Только через мой труп! – кричал он вдогонку несостоявшимся родственникам.

Будущие родственники хоть и спешили уйти, но в долгу не остались – посоветовали некошерную свинью с яблоком засунуть Якову Яковлевичу в его христианскую жопу.

Через месяц свадьба таки состоялась. Петру и Белле очень хотелось примирить своих родителей, и ничего лучшего, чем пригласить священника и ребе на главное событие в своей жизни, они не придумали.

Поэтому оркестр синагоги Бродского играл «Хаву Нагилу» у стен православного Владимирского собора, а Роза Ароновна – мама невесты – исполняла крензл[2] не в короне, как это принято, а в венце, который еще пару часов назад священник возлагал на жениха во время Венчания.

Через девять месяцев и четыре дня родилась я.

Глава вторая

Вслед за моим рождением в семье настала эпоха Ренессанса, возродились согласие, любовь, взаимопонимание, уважение обоюдное, но самое главное – гуманизм. Ребенок, появившийся на свет, – он всегда клей, нитка с иголкой, таблетка, трубка мира… Он склеивает разбитые тарелки, сшивает порванные рубашки, лечит больные головы и подстрекает к мирным переговорам. Старики вспомнили, что они – люди не чужие, даже родственники, и всю ночь, а потом и утро провели за столом во дворе частного дома деда Янкеля и бабушки Розы.

Внучка родилась!

Кошерное, некошерное… На это не смотрели. Лишь бы съедобное то, что в тарелке, и жидкое, пьяняще-веселящее – по бутылкам с узким горлышком. Увы, нахес оказался скоротечным. Как корабль назовешь… Помните? Вот и дедушки не забыли.

– Какая Сара? Ты что, с дуба рухнул?! Ее ж никто замуж не возьмет с таким-то ярлыком! – кричит дед Яша своему бородатому родственнику.

– Яков Яковлевич, нашей девочке еще рано думать о замужестве. Ей всего два дня, – пытается сгладить обстановку бабушка Роза.

– Да, да, Яшенька, Роза Ароновна права, не кипятись, закуси. – Подключается к конфликту бабушка Оля и кладет в тарелку мужа пережаренный, пересоленный, несъедобный минтай.

Бабушка Роза настолько красива, насколько бездарна в кулинарии, как говорят люди, отведавшие ее гастрономические эксперименты.

Мужчины смотрят на своих жен с сожалением и глубоким, как Марианская впадина, раздражением, они встают из-за стола и отходят подальше от женщин с их слабостью и жаждой к миру, дабы ненароком не заразиться этим плаксиво-ноющим вирусом, так чуждым мужскому типу. Мужчины не плачут, мужчины не танцуют – так вписано в мозг представителя сильного пола; в каждом крошечном его нейроне, помимо дендрита, аксона, перехвата Ранвье, миелиновой оболочки, клеток Шванна и прочих головоломных для детского и порой взрослого ума веществ, – по одному гигантскому «НЕ».

– Конечно! Фрося – лучше! Да это же имя для коровы! – вскипает дедушка Янкель.

– Не смей! Так звали мою маму! – орет дед Яша.

– А мою – Сарой!

– Сара Сидорова! Не, ну вы слышите!? Людям на смех! Тьфу!

– Почему Сидорова?