Ох и трудная эта забота из берлоги тянуть бегемота. Книга 2

Прошло два года, как отгремели последние битвы Первой Русской революции, но последние ли? Ничего подобного! Борьба продолжалась, и накал ее оказался ничуть не слабее, полыхнувшего в январские морозы на Красной Пресне. Зато кардинально изменились формы. Сегодняшние сражения протекали в тиши правительственных кабинетов, на тайных сходках и на газетных полосах. Битва велась за умы. Правительство приняло дерзкое решение — изменить выборный закон и ради этого пошло на прямое нарушение 87-й статьи гос. закона. Это победа правительства? Да, безусловно, ведь третья Дума стала послушным инструментом монархии. Но побед без потерь не бывает, и на третьеиюньский переворот Россия откликнулась бешеной яростью и презрением к «заботливым творцам», и неизвестно, кто в конечном итоге выиграл, ведь протестный потенциал имел свойство накапливаться, а накопившись, выплескиваться, сметая на своем пути и правых и виноватых.

Поражение в открытой борьбе отразилось на умонастроениях самых надежных, самых преданных товарищей. Некоторые марксисты ударились в мистику, другие стали строить сомнительные модели мироздания, соединяющие в себе черты материализма и идеализма. Все это подрывало единство и требовало немедленного ответа. Одним из таких стал неделю тому назад законченный Лениным труд: «Материализм и эмпириокритицизм», который сейчас готовился к печати.

Вчера Ильич допоздна работал над письмами к товарищам и окончанием статьи «Толстой, как зеркало русской революции». Лег поздно, а после утренней прогулки заглянул в недорогое, но уютное кафе. Здесь вдали от бушующей страстями Росси он просматривал периодику. Завсегдатаи заведения давно примелькались и раскланивались. С излюбленного места на открытой веранде хорошо просматривалась улица.

На пешехода он обратил внимание, когда тот, внезапно прервав фланирующий шаг, замер, а его нос уверенно повернулся в сторону кафе. Со стороны смотрелось комично, что никак не вязалось с дорогим, тонкой шерсти пальто и возрастом — незнакомцу было явно за сорок.

«Наш купчишка или преуспевающий буржуа, — привычно отметил Владимир Ильич, — держится нахальненько, по-американски, но все одно, русского видно за версту».

Покрутив головой, незнакомец уверенно сел, правильнее сказать плюхнулся на стул ближайшего столика и… и тут все пошло кувырком.

Изумление на лице посетителя полыхнуло, едва только Владимир Ильич бросил на него взгляд. При этом Ленин ни мгновения не сомневался — этих глаз, и этой придурковато-радостной улыбки он никогда не видел.

Чего только стоило его шипящее: «Владимир Ильич! Извините, совсем не ожидал вас здесь увидеть», — будто это чучело здесь ждали.

Лидеры обладают мгновенными реакциями и звериным чутьем на людей. Это не раз выручало Владимира Ильича в трудные минуты, но сейчас опасностью от посетителя не веяло, зато вслед за изумлением от любителя выпендрежа отчетливо потянуло бесшабашной удалью, что полностью выпадало из стереотипа. Столь стремительный переход в настроении наводил на размышления.

«Странный тип. Судя по дорогому платью, выглядит состоявшимся буржуа, — Владимир Ильич хладнокровно оценивал незнакомца, — но без роскоши, что выделяет европейских дельцов, выдвинувшихся на технических продуктах. Русский. Это без сомнения. Речь правильная, без акцента. Эмигрант? Не похоже. Не из аристократов, скорее из разночинцев. Я его определенно не знаю. Откуда в таком случае он меня знает? Сейчас этот тип видел только мое лицо, значит, опознал по фотографии? Но такую можно найти только в жандармерии».

Своим шипящим оправданием и изумлением незнакомец лишил себя возможности навязать направление разговора. Упускать такую возможность было бы глупо:

— К вашим услугам, однако, мы не знакомы, — прищурясь, Владимир Ильич сложил пополам газету, тем самым обозначив вежливое внимание. Правда, оставшаяся в руках «L» Humanite» давала понять: сначала, уважаемый, вы должны пройти проверку на искренность.

Понял ли его визави язык жестов? На этот вопрос у Ильича появились сомнения.

— Федотов, Борис Степанович, инженер из Чили, — представился незнакомец и тут же сконфуженно поправился, — извините, до недавнего прошлого из Чили, а теперь из России.

— Присаживайтесь, согласитесь неудобно вести беседу, когда один стоит, а второй сидит. Больше походит на отчет перед начальством, — забросил первую удочку Ленин, и тут же продолжил, — и будьте любезны, удовлетворите мое любопытство: откуда вы меня знаете?

— Э-э-э, — начал было тянуть, присевший на краешек стула Федотов, но тут же, словно махнув рукой: «была, не была», выпалил, — я вас видел на фотографии. Читая газету, вы подняли голову, и этот миг запечатлел фотограф. Ракурс совпал идеально, поэтому и узнал, — слегка запинаясь вначале, окончил посетитель вполне бодро, одновременно плотно усевшись на стул.