Ох и трудная эта забота из берлоги тянуть бегемота. Книга 2

— Нет, в точности по заветам товарища Энгельса, — нахально парировал переселенец, — и еще долго будем присваивать, ибо инерция общественного сознания имеет размерность смены поколений, а торопливость нужна при ловле блох. Владимир Ильич! — было заметно, что в этот момент Федотов что-то вспомнил. — Если вас не затруднит, растолкуйте мне один казус из положения о пролетариате.

Просьба заинтересовала, хотелось понять, что могло в марксизме заинтересовать капиталиста. Именно капиталиста, ибо в его приверженность социалистическим идеалам Ленин не верил ни на грош, зато все больше считал шутом гороховым. Одновременно тема о проблемах марксизма была для Владимира Ильича болезненна — после поражения революции, марксистские социал-демократические партии стали делиться почкованием, стремясь пожрать друг друга в жарких и непримиримых спорах. И этот туда же?

Но здесь не спор, сейчас от оппонента важно получить его позицию — Владимир Ильич вспомнил программу новых «социалистов» — противоречивый набор лозунгов, за которыми, вкупе с деловой хваткой (а теперь он в этом не сомневался), угадывалась целенаправленность и готовность манипулировать общественным мнением ради достижения своих корыстных целей. Тем более непонятно, зачем им союз с левым крылом социал-демократов в Думе? Неужели энесы всерьез рассчитывают получить преференции от блокирования с большевиками?

Маскируя азарт, левая рука привычно схватилась за пойму жилетки, а правая непроизвольно стала отстукивать пальцами по столешнице. Еще сильнее откинувшись на спинку стула и рассматривая Федотова чуть сверху, Ильич с ободряющей улыбкой произнес:

— Что ж, буду рад помочь вам в этой беде.

«Ага, в моей беде, это в твой беде, товарищ Ленин», — пробурчал про себя переселенец.

Здесь и сейчас рабочие Федотова приятно удивили. Образования мизер, зато мозги на месте, а их владельцы не развращены «гегемонизмом» по самые помидорины. Достаточно было внятно поставить задачу и за дело можно не волноваться.

Борис с грустью вспомнил свое родное время и опытное производство при конструкторском бюро, в котором ему довелось поработать на закате Советской власти. Среди сотни рабочих только трое выделялись на «общепролетарском» уровне. Не случайно они вполне прилично содержали семьи в лихие девяностые, а Мишка Войнило так и вообще открыл свою фирму и рассекал на Ленд-Крузере-150.

Остальные оказались трухой. К двухтысячному половина из них подохла от водки, четверть едва сводила концы с концами, и только последняя четверть подавала признаки жизни. Редкие уличные встречи тяготили. Всякий раз хотелось, задрав к небу глотку, во всю мощь завыть: «Да, что же вы натворили, господа демократы, за что вы их так ненавидите, это же люди!»

Одновременно в душе поднималась ярость: «А вы о чем думали, пролетарии недоношенные? Разве вас не предупреждали?!»

Ярость помогала. Правда, ненадолго — после таких встреч, ночами преследовали взгляды, о которых говорят: «как у побитой собаки». Увы, всем помочь Федотов был не в силах.

Причина явления, в принципе, была понятна — из выпускников одиннадцатых классов, институты закончили все мало-мальски способные к обучению, а неспособные шли в работяги. Отсюда росли ноги интеллектуальной стерилизации рабочего класса позднего СССР. Процесс закономерный и естественный. Неестественными становились лозунги о ведущей роли рабочего класса и опять хотелось рявкнуть: «Эй, вы, там, на полубаке! Совсем берега потеряли? Козлы трахнутые! Оглянитесь, нет такого класса! Был, да растаял, как айсберг в океане. Теперь вместо него люмпены с протухшими мозгами и алчными харями».

Этот процесс начался не вчера, и неспешно, но со временем, вместо гордого имени «Рабочий», все чаще звучало презрительное «работяга». Парадокс — виновата в этом была Советская власть. Та самая, что по определению являлась властью рабочих. Как любили шутить в мире переселенцев: «Все смешалось в доме Облонских».

Между тем, крохотные анклавы с настоящим, мощных рабочим классом сохранились. Такое происходило на производствах требующих ручного труда при наличии добротных технических знаний. Федотову повезло с такими познакомиться, тогда же ему стал понятен вывод бородатых классиков о неизбежном доминировании рабочего класса. И тогда же он задался вопросом: почему их последователи наотрез отказались рассматривать процесс в динамике, почему не стали своевременно вносить в теорию коррективы, или все же вносили, или все видели, но молчали?

Ко всему прочему, Федотов только сейчас осознал, что он ни разу не формулировал логически выверенных претензий к положению о пролетариате, а потому задал сам себе вопрос, даже два: «И на хрена я полез со своим любопытством, и что теперь делать?»

О том, чтобы вываливать все накипевшее на голову вождя, не могло быть и речи — не поверит. Даже для того чтобы внести толику сомнений, надо потратить далеко не один день.

Глотнув остывший кофе, Федотов сморщился. Жестом попросил повторить, при этом взгляд его упал на кофейную ложечку со знакомым логотипом.