Охота

К счастью, как только Генри закрыл охотничий журнал, все поднялись из-за стола, мы, дамы, удалились в гостиную пить кофе, и это меня спасло. Нел, три сирены и я устроились на стульях и диванах, Средневековки предались любимому ритуалу – делиться сигаретами и медленно их раскуривать. Я ломала себе голову, как я ухитрюсь теперь участвовать в разговоре, когда я знаю то, что знаю. Главное, я постаралась сесть рядом с Нел. Надо было поговорить с ней, извиниться за то, что сразу ей не поверила. Мы так недавно подружились, но я была ей плохим другом, совсем никудышным. И феминисткой еще более позорной, отмахнулась от ее страхов, сочла истеричкой, даже психопаткой.

Я ждала, пока остальные от нас отвлекутся, и, когда горничная вошла с кофе на серебряном подносе и поднялась суматоха, кому сахар, кому сливки, я ухватилась за этот шанс. Вцепилась Нел в руку, наверное, даже больно. Следовало пробудить ее от состояния зомби, дать ей понять, как серьезно я ко всему этому отношусь.

– Пожалуйста, прости, что я тебе не поверила. Ты с самого начала была права, – негромко пробормотала я.

– Что-о?

Я торопливо ее оборвала:

– Сейчас не время. Никаких вопросов. Скажи им, что ложишься спать. Через десять минут встретимся в комнате Шафина. Принеси те семена.

– Семена?

– Да, семена.

Глава 22

Комната Шафина располагалась не на том этаже, где наши с Нел спальни, – возможно, по старинным правилам нравственности, хотя вот уж более безнравственного места, чем Лонгкросс, я не видывала.

Его комната, как и все прочие, имела собственное имя – «Рэби». Я постучала и вошла. Нел уже была там. Мы обе присели на кровать к Шафину, словно повторяя вчерашнюю ночь, когда я вот так устраивалась в ногах у Нел.

С той лишь разницей, что Шафин не надел ночную рубашку. Он сидел, опираясь на подушки, до пояса укутавшись простыней, выше – гладкая смуглая грудь и широкие плечи. Темные волосы растрепались, спутались в постели, падали ему на лицо. Я подумала – очень некстати, – до чего же он красив. «Да уж, Грир, из тебя феминистка…» Предплечье его было обмотано белым бинтом, рядом на прикроватной тумбочке стоял пузырек с обезболивающими таблетками.

Он скупо улыбнулся при виде меня и спросил:

– Что-то случилось?

Теперь, когда мы все тут собрались, я растерялась и не знала, с чего начать. Теперь и Нел, и я – мы обе — покажемся парочкой истеричных фантазерок. Но достаточно было взгляда, которым мы обменялись, сидя по обе стороны от вытянутых ног Шафина, чтобы мы с Нел хорошо друг друга поняли. И пусть я еще не решила, как к этому вопросу подступиться, кто-то должен был об этом заговорить – это я твердо понимала.

– Послушай, Шафин, я… мы хотим тебе кое-что рассказать.

Вдруг он насторожился, лицо его сделалось суровым и строгим – он стал похож на ястреба, на охотника, а вовсе не на добычу.

Нел подхватила с того места, где я остановилась.

– Дело в том, – сказала она, – что мы думаем, Средневековцы нарочно тебя подстрелили.

– Господи, ну да, – сказал он. – Разумеется, они стопроцентно нарочно стреляли в меня.

Мы с Шанелью снова переглянулись – на этот раз и с ужасом, и с облегчением.

– Ты тоже так думаешь?

– О да. Они подсунули мне за ланчем жребий номер шесть, чтобы я оказался в самом конце ряда и они могли стрелять в меня, не опасаясь задеть друг друга. Я прицелился в фазана прямо у меня над головой, он в последний момент отвернул, и я повернулся следом, стараясь удержать его на мушке. Если бы не это, я бы уже был мертв.

У меня отвисла челюсть.

– Но тогда они бы стали убийцами.

– Нет, – возразил Шафин. – Это был бы «прискорбный несчастный случай». Неопытный мальчик из Индии, плохо разбиравшийся в правилах охоты, по неосторожности попал на линию огня. Генри, и Пирс, и Куксон, и все прочие стреляют по фазанам с тех пор, как под стол пешком ходили. – Он махнул рукой и вздрогнул от боли. – Они все отличные стрелки. Вердикт был бы «несчастный случай», и все преспокойно жили бы себе дальше.

Эти жесткие слова меня потрясли.

– Но два обстоятельства сыграли против них. Во-первых, я тоже научился стрелять примерно тогда же, когда и ходить. У нас в Раджастане все охотники. А во-вторых, они промахнулись.

– Но они же понимали, что ты не станешь молчать! – возмутилась Нел.

Он покачал головой:

– Они рассчитывают на то, что люди побоятся – их самих, их денег или статуса. Я-то не боюсь. Но даже если бы я заговорил – что с того? Мое слово – против всех. Вас двоих они думали запугать так, чтобы вы молчали, а кто еще там был? Шестеро Средневековцев, несколько деревенских, кому в Лонгкроссе платят за услуги, и это чудовище Франкенштейна, Идеал, он уже не первому поколению Варленкуров служит.

– Так кто же стрелял в тебя? – спросила я, а жуткое предчувствие уже шевельнулось где-то в желудке.

– Я не видел, – честно признался он. – Я все время смотрел вверх. Но практически уверен: Генри.

Я так и думала почему-то, что он это скажет. Но все еще, как оказалось, хотела, чтобы это было неправдой.

– Почему же именно он?