– Сфотографировала, – пояснила она. – Снимки сразу уходят в «Орбит», это облачное хранилище «Сароса». Теперь улики сохранятся, даже если телефон у меня отберут.
Затем она вытянула палец с обломанным ногтем и перевернула страницу обратно. Там была другая запись – о ней самой.
Я увидела ее лицо в белом луче телефона и испугалась, как бы Шанель не стало плохо. Но она всего лишь сделала глубокий вдох и снова постучала по экрану, сфотографировала и это.
– Попались! – сказала она.
Тут мне в голову пришла еще одна мысль. Я отлистала
– Смотрите! – вскрикнула я.
И они оба посмотрели.
Молча Нел сделала еще один снимок, а я прислонилась к балюстраде, чтобы отдышаться. Мне припомнилась Джемма, какой она была у нас в «Бювли-парк», сияющая, пышные волосы, такая счастливая, уверенная в себе. И от нее тоже только тень осталась, запуганная девочка, но все же ей хватило доброты и смелости подойти ко мне после службы в часовне и предупредить, чтобы я не ехала в Лонгкросс, ведь я тоже была из «Бювли-парк». А теперь Средневековцы попытались сломить Нел и Шафина.
– Ладно, – сказала я Шафину очень тихо, я так злилась, что еле выговаривала слова. – Ты искал доказательства. Теперь они у нас есть. Пошли.
– Погоди, – сказал он и осторожно вынул «Сарос» у Нел из рук.
Он прошел вдоль полки, вдоль всего ряда книг, перебирая пальцами корешки и негромко их пересчитывая. Мы шли следом за Шафином и лучом света и остановились, когда он остановился. Он направил луч планшета на корешок книги, на золотые цифры, оттиснутые на матово-черной коже: «1960–1969».
И тут я сообразила.
Шафин искал запись о своем отце.
Он вытащил книгу, пролистал страницы, вперед и назад, пытаясь найти нужное место, – он и хотел его найти, и страшился. Наконец он остановился, мы с Нел вплотную подошли к нему. Шафин уселся на пол, скрестив ноги, и нам тоже пришлось опуститься на колени, чтобы читать через его плечо.
Я что-то попыталась сказать ему:
– Шафин…
– Он никогда не рассказывал мне, – перебил меня Шафин дрожащим голосом. – Ничего не говорил.
Я опустила руку на его плечо, на махровый халат. Я понимала, почему Аадхиш молчал. Ни один мужчина не захочет признаться ни в чем подобном любимому сыну. Он приехал в Англию в шестидесятые, попал в престижную школу, мальчик из Индии почувствовал себя принятым, признанным – его даже пригласили на уикенд в имение! Я представила себе, как он тогда волновался и радовался, и чуть не расплакалась. Я готова была остаться в этой библиотеке и плакать, плакать об индийском принце, которого здесь превратили в парию, отверженца.
Шафин так резко захлопнул книгу, что мы, девчонки, подскочили.
– Их пора остановить! – произнес он, и теперь его голос звучал совсем по-другому.
Нел коснулась другого его плеча.
– Мы их остановим, – сказала она. – У нас теперь есть фотографии.
– Этого мало, – возразил Шафин. – Они могут сказать, что это шутка. Или что это записи о несчастных случаях, знаете, как мы на уроках ремесла в школе записываем, если кто-то поранит палец.
– Но это же
– Ш-ш-ш, – поспешила я ее успокоить. – Нас так слуги услышат.
И едва я это произнесла, как в комнате потемнело: огромный черный силуэт перекрыл лунному лучу путь сквозь садовое окно.
Силуэт в тяжелых сапогах и с плоской кепкой на голове.
Идеал.
Егермейстер постоял там мгновение – очень долгое – неподвижный, словно статуи в саду, просто стоял и наблюдал. Его длинная мрачная тень протянулась по полированному полу, казалась гигантской. Наконец Идеал протянул руку и повернул ручку двери.
Я жестами торопливо приказала Нел погасить фонарик и чтобы оба они – Нел и Шафин – легли на пол. Я и сама растянулась на узкой балюстраде. Маленькие бисерины маминого платья впивались мне в живот, мне было все видно сквозь столбики балюстрады, и я неистово молилась в отчаянной надежде, что Идеал не заметит нас, поскольку он стоял далеко внизу – мы оказались вне поля его зрения. Больше всего тревожил меня Шафин – он был и выше, и крупнее Нел и меня, да еще этот купальный халат, белый, он в нем словно полярный медведь в угольной шахте. Стоит Идеалу поднять голову, и он сразу нас заметит.