Охота

Естественно, главным моим заданием было доделать номер, оттого я в большой спешке подключил телетайпы, и о том, что случилось, я мог поразмышлять лишь после трех часов, когда ротационная машина была уже запущена. Я знал, что не успокоюсь, пока не докопаюсь до источника этой удивительной демонстрации умений – и не менее удивительного их разрушения. Дилетанту в голову первой пришла бы мысль, что стоило бы просто-напросто задать соответствующие вопросы самому компьютеру: если уж он настолько умен, а одновременно предельно послушен, то пусть раскроет, каким образом и благодаря каким механизмам он работал, отключенный, – а также о том, что после притормозило его работу. Эту мысль в наши головы заронили популярные исследования об электронных мозгах, поскольку с компьютером невозможно говорить как с человеком – без разницы, с глупым или умным: ведь он вообще не личность! С тем же успехом можно ожидать, что пишущая машинка расскажет нам, где она испортилась и каким образом ее следует ремонтировать. Компьютер преобразует информацию, к которой не имеет никакого отношения. Фразы, которые он выплевывает, словно поезда, едущие по рельсам синтаксиса. Если сойдут с них, то это означает, что нечто в поезде работало не так, как следует, но сам он об этом ничего не знает. Это – достаточная причина, чтобы говорить о компьютере лишь как о лампе или о столе. Наш IBM умел самостоятельно формулировать и переформулировать тексты стереотипных газетных сообщений – но ничего больше. О том, какую значимость имеют отдельные тексты, всегда должен решать человек. IBM мог скомпоновать два дополняющих друг друга сообщения в одно или подобрать фразеологическое введение к чисто информативному сообщению, например, к депеше, благодаря готовым образцам таких текстов, которых в его памяти имелось сотни тысяч. Это вступление соответствовало содержанию депеши только потому, что IBM производил ее статистический анализ, выхватывая так называемые ключевые слова; поэтому, если в депеше повторялись термины «ворота», «штрафной», «команда противника», то он подбирал что-то из репертуара спортивных состязаний; одним словом, компьютер, будто стрелочник, который умеет верным образом перевести рейки, соединить вагоны и направлять поезда в нужном направлении, абсолютно не понимая их содержимого. Он ориентируется в системах слов, предложений, фраз – часто внешних, тех, что подвержены математическим операциям разборки и сборки. Потому я не мог ожидать никакой помощи от него самого.

Эту ночь я провел дома в бессонных размышлениях. В том, что делал компьютер, я обнаружил следующую закономерность: чем дольше он был отключен от источников информации, тем хуже ее реконструировал. Это показалось мне вполне понятным, если учесть, что я работаю в журналистике больше двадцати лет. Как вы знаете, редакции таких двух тиражных еженедельников, как «Тайм» и «Ньюсуик», совершенно независимы друг от друга. Их объединяет – при редактировании очередных номеров – только то, что они находятся в одном и том же мире и в схожее время используют близкие источники информации. Ведь они говорят с достаточно схожими группами читателей. А потому совершенно не удивительно сходство множества размещенных в них статьях. Это следует из прекрасной приспособленности к рынку, которой достигли обе соревнующиеся друг с другом редакции. Умению писать обзоры событий в одной стране или в масштабе одной недели, но на всем земном шаре можно научиться, а если писать со схожих позиций – например, журналистской элиты Соединенных Штатов, – если ты обладаешь сходным образованием, аналогичной информацией и оперируешь ею, намереваясь получить оптимальный эффект у читателя, то нет ничего странного, что тексты, составленные независимо и параллельно один другому, становятся порой подобны, как близнецы. Эта схожесть никогда не касается отдельных фраз – она работает на уровне установок, тона, интенсивности аффектации, расставленных акцентов, подчеркивания определенных ярких подробностей, контрапунктного противопоставления черт – например, в образе некоего политика, – то есть всем том, что служит привлечению внимания читателя и для сообщения, что он находится у наилучшего источника информации, – это стандартный набор всякого умелого журналиста. В определенном смысле наш IBM был «макетом» именно такого репортера. Он знал методы и приемы – то есть все то, что и каждый из нас. Благодаря рутине, которую в него запрограммировали, он сделался гением смелой фразеологии, шокирующих сопоставлений данных, их умелого использования; я знал обо всем этом, но знал также, что его суть невозможно будет свести к подобным объяснениям. Отчего же он, отключенный от телетайпа, оставался настолько умелым? И отчего эти умения так быстро его покидали? Отчего он вскоре принимался бредить? Мне еще казалось, что я сам сумею отыскать ответы.