Охота

– Я много лет избавлялся от таких, как ты. Мелких, жалких. Человечество столь милосердно, что откармливает вас, строя приюты, вместо того чтобы дать умереть, – он согнулся пополам, чтобы ни одного звука не затерялось в его словах. – Настоящим развлечением для меня было не молоко, а охота на маленьких жалких зайчиков, сынок.

Они были одни в лесу. Семья Паркеров. И грязный поросенок.

– Ты ничтожество. А ничтожества порождают себе подобных.

– Ты первый из них! – ответил Джон.

Великан ударил носом ботинка под дых. Джон сжался и заскулил.

– Все, на что ты способен, – это бежать. Ты бежал всю свою жизнь. От людей. От себя. Ты бежал от меня каждый день, пока я сидел в тюрьме. Только вот: ты бежал в мой загон, Джон!

В небо поднялась стая птиц. Джон посмотрел им вслед. Он хотел улететь вместе с ними.

– Я играл с вами все эти годы! С вами всеми! Вы были моей добычей!

Великан кричал. Деревья качались, словно лес поклонялся ненасытному хищнику.

– Неужели ты думал, что, бросив меня в тюрьму, станешь свободным? – он говорил, обращая руки к шпилям вековых сосен. – Зачем же вы пряталась? В лесу… В забытой богом дыре…

Братья смотрели друг на друга. У них был такой вид, будто они что-то натворили. Что-то очень плохое. И теперь папочка злится. Папочка снимет ремень и…

– Ловко вы придумали тогда. Заявить на меня от лица пропавшей журналистки, – продолжил Роберт Паркер. – Я хранил охотничьи трофеи, любил за бокалом виски вспоминать их лица, застывшие мертвой маской. Меня забавлял испуг, отпечатывавшийся в их глазах. Они жили в страхе. Каждую жалкую минуту. И не могли расхрабриться даже перед смертью.

Он сделал паузу, наслаждаясь моментом. Джон ждал, когда он закончит начатое.

– Ты шел ко мне точно по расписанию, сынок! – сказал великан. – Охота началась еще тогда, когда ты прятался за спиной брата, когда убегал от меня. Ты бежал до сих пор. Чтобы искупить свою вину, правда? Плохие мальчики должны получить по заслугам. Надеюсь, ты позабавишь меня перед тем, как умрешь.

Этот ублюдок должен был высказаться. Выплеснуть все, что копилось пятнадцать лет.

– Я вытащил тебя из тюрьмы, когда убили ту шлюху. Я знаю, что ты не виновен. Ты предпочитал платить за любовь. Снимал милую мордашку сутками, не давая забавляться с ней постоянным клиентам. Ты стал настоящей занозой в заднице Эмира. Но он готов на все ради денег. – Роберт ставил точку в отношениях с сыном. В отношениях с грязным поросенком, какого никогда не любил. – Я вытащил тебя, потому что такой слабак не достоин клетки. Тебе нужен простор. Природа. Естественный отбор, где нет спины брата. Кстати говоря, он сдал тебя с потрохами, как я и говорил.

Джон посмотрел на брата. Нет. Не может быть.

Человек, которому он доверял, которого считал братом. Каким бы глупцом ни был Джон, он мог сложить два и два.

– Канн! Обыщи его и приготовь к забегу! – сказал Роберт.

Раз. Раз, два. Бах!

Рита схватилась за голову и запищала. Видения. На сей раз, они совпали с реальностью. Женщина слепыми глазами видела, как издеваются над ней, как Мэгги схватила за руку и потащила по лесу, как хрустят кости плеча и рвется кожа. Жернова. Чертовы жернова лошадиных зубов и сосен непроглядного леса. Рита открыла глаза и увидела кровоточащую кость на месте руки. Роберт вернулся. Он пришел с работы, на которой был пятнадцать лет. Мозаика рассыпалась. Все, что собирал Кевин, обрушилось в один момент. Если подумать, у них было все: в их маленьком деревянном домике помещались мечты, находилось даже место для счастья. Им было хорошо вместе. Они любили друг друга. Мать и сын.

Кевин повторял изо дня в день: «У тебя есть сын. Его зовут Кевин. Это я – Кевин». Уж слишком ему хотелось быть единственным сыном для больной матери, единственным, кто умещается в ее воспаленном мозгу. А Рита все твердила о Роберте. О Джоне. Их не удалось выбить из ее головы, оставив место для одного Канна. Слишком долго он вколачивал туда свое имя. «Роберт скоро придет, он на работе». Кевин жил за двоих. За троих. За всех, кроме самого себя. Оттого жизнь ему и осточертела.

– Не слушай его! Канн! – говорил Джон, захлебываясь всем тем, что всплыло из прокуренных легких после удара. – Ты уже не ребенок! Он не может тобой управлять!

Канн приближался к брату. Без лица. Без единого признака жизни. Он шел и шел. Становился все ближе и ближе.

– Почему? Почему ты его слушаешься?

Роберт рассмеялся. Канн был на его стороне. Все шло по плану.

Убедившись, что сын все делает правильно, старик подошел к Рите. Он разглядывал ее дряхлую кожу, видел, как глубокие морщины порезали лицо, глаза помутнели. Стоило взглянуть на нее, как чувство непреодолимой ненависти перехватывало горло.

Раздавить. Размазать как таракана.

Рано. Еще слишком рано.

Канн поднял брата. На запястьях и щиколотках глубокие раны, от лица остались багровые пятна, кровь запеклась.

– Канн! Послушай!

Джон шептал и следил за тем, чтобы Роберт не заметил их разговора. Он должен был сказать кое-что брату.

– Канн! У меня пушка в штанах! Вытащи ее, и покончим с этим! Ты слышишь?