Охота на дьявола

— Если я, юрист, — говорил мне Костоев, — имеющий многолетний опыт следственной работы, обладающий определенными процессуальными правами, не могу доказать Верховному суду невиновность Александра — это теперь, когда найден подлинный убийца! — как же мог доказать ее сам этот бедный парень?

Нетрудно представить себе, что происходило с Кравченко. Допрос. Следователь давит, требует признания — Александр не сдается, держится. Но ведь он помнит, не забывает ни на минуту, что возвращаться ему в камеру, ставшую для него пыточной: там ждет его уголовник, здоровенный амбал, который жестоко избивает его и днем и ночью. Звать на помощь? Да никто никогда не придет. Еле живой после такой ночи, снова он на допросе — и уже из последних сил, но все-таки стоит на своем. У него мощная позиция — твердое алиби, значит, с ним ничего сделать не могут. С нетерпением, с надеждой ждет он очной ставки с женой и ее подругой.

И вот она, очная ставка. Жена сидит напротив него, у нее не только измученное, у нее еще и враждебное лицо (он не знает: ей только что сообщили тайну, которую он от нее тщательно прятал — тайну его прошлого преступления). Она говорит, что муж пришел домой нетрезвый и не в шесть часов, а в половине восьмого.

— Ты с ума сошла! — кричит он.

И следом очная ставка с подругой жены.

Он возвращается в камеру на пределе отчаяния — нет у него больше алиби! А в камере поджидает уголовник. Что оставалось ему — один-единственный путь: «признаваться», чтобы потом, выйдя к людям в зал судебного заседания, рассказать судьям правду. Сколько заключенных, которые не в состоянии дольше выдерживать ежедневную пытку, принимают подобное решение — и попадают в ловушку. Потому что подсудимому, который признавался на следствии и отказался от своих признаний в суде, обычно не верят. И судьи не верят, и прокурор не верит — или делают вид, что не верят. А уж присутствующие в зале не верят искренне, считают, что следователю он говорил правду, а теперь вот выкручивается. И подсудимый, говоря о том, что его пытали, не в состоянии этого доказать — тюремная медицина следы пыток, как правило, не фиксирует.

В самом деле, как доказать насилие, если оно совершено за стенами тюрьмы, да еще в камере, где нет свидетелей.

Как доказать насилие, если его тщательно скрывают — всегда он встает, этот трагический вопрос.

Представьте себе, Костоев доказал. И я могу рассказать вам — как.

Не без труда добыл он оперативно-поисковое дело Кравченко, милицейские разработки, исследовал их и результаты своих исследований изложил в своем протесте, который был направлен в Верховный суд РСФСР. Если сопоставить доводы Костоева с ответами, которые в своем определении дал Верховный суд, получается весьма любопытный диалог суда и прокуратуры.

Кто такой М., сокамерник Кравченко? — было известно, что он вор, но не было известно, что он платный тюремный агент (под номером 7), который получил обычное в таких случаях задание: добиться признания и склонить к явке с повинной.

— Ну и что? — отвечают судьи из коллегии Верховного суда. — М., будучи допрошен, отрицал, что применял к Кравченко насилие.

Bсесильный, неопровержимый довод.

Кравченко утверждал, М. отрицал, почему же судьи поверили вору и уголовнику? Полагаю, они тут сами себе не верили, однако, поскольку сказали уже свое веское судейское слово, Костоеву не оставалось ничего другого, как их опровергать.

Что было делать? Узнать, кто такой этот М.

Стал Исса разыскивать следы — и обнаружил, М. сидел в тюрьме Ставрополя. Отыскалось при этом одно весьма любопытное уголовное дело: арестовали председателя колхоза и подсадили в его камеру все того же M. все с тем же заданием — добиться признания и склонить к явке с повинной. То были времена перестройки, дело дошло до самого Горбачева, началось расследование, которое выяснило, какими методами этот вор «добился» и «склонял», они зафиксированы в приговоре (подобные приговоры стали возможны только со времен Горбачева — кстати, возможны ли они теперь?). Было установлено, что М. систематически избивал председателя колхоза, «сопровождая свои действия циничными предложениями» и угрозами убить; в помощь себе он привлек сокамерника П., которому платил за его работу наркотиками. Узнику были причинены закрытая травма грудной клетки с переломом семи ребер и другие телесные повреждения. Убедительный довод — семь сломанных ребер?

— Нет, — без тени стыда отвечали судьи. — Имеющийся в материалах расследования приговор в отношении М. к делу Кравченко отношения не имеет.

— Но как же не имеет, — убеждал Костоев. — Приговор в отношении М. доказывает, что он — платный агент (установлена его плата), что он был помещен в камеру со специальным заданием — добиться «признания», что он мучил председателя колхоза, издевался над ним, ломал ему ребра. Тот же самый М. явно с тем же самым заданием был подсажен и в камеру Кравченко, и если последний в своих жалобах говорит, что М. издевался над ним, избивал его и требовал «признания», — кому же из них должен верить суд?

Судьи в ответ на этот вопрос промолчали.