Охота на Гитлера

– Хм… Не знаю… Маленького роста, пузатый, в фуфайке, с бородой и лысиной. И пахнет от них, конечно, потом и навозом. Крестьянский такой типаж. Все время сплевывает и почти не говорит.

– Боже, откуда вы это взяли? – засмеялся Шнайдер. – Посмотрите любой советский фильм – там совсем другие люди.

– Это вы мне говорите?! – усмехнулся инженер. – Вы бы еще мне посоветовали посмотреть немецкие фильмы, чтобы увидеть настоящих немцев.

– Не сравнивайте фашизм и коммунизм! – оборвал его Шнайдер.

– Извините, не хотел оскорбить ваши идеологические чувства. Хотел только спросить: скажите, а вы верите, что переживете эту войну?

– Пардон?! – удивился Шнайдер.

– Вот смотрите, десятки миллионов людей сейчас воюют, миллионы из них уже умерли или скоро умрут. От снарядов, пуль, от голода, переохлаждения, гангрены – вы сами знаете, как мы далеко продвинулись в деле уничтожения. И очень многие из них не просто умрут, но умрут очень мучительной смертью, болезненной и страшной. И вот вас не удивляет, что они все живут и умирают в нищете и отчаянии – а вы тут сидите в кафе и, кажется, совсем не собираетесь отдать жизнь за родину.

– Смелые слова,– похвалил Шнайдер. – Учитывая то, что я – ваша единственная надежда спасти свою жизнь, вы сейчас совершили очень смелый поступок, сказав мне в лицо то, что вы думаете. Я это оценил!

Шнайдер сделал небольшую паузу, пытаясь сдержать ярость, сосчитал про себя до сорока: «Раз, два, три… сорок», и потом продолжил:

– Я не стану говорить, что здесь я своей родине нужнее, чем на фронте, хотя это так. Вы думаете, я трус? Нет. Знаете, я был бы счастливее сейчас где-нибудь в штабе дивизии, в десяти километрах от фронта, разрабатывая план наступления на фашистскую Германию. Потому что мой каждый день здесь – это похуже, чем на подводной лодке. Что вы знаете о том, каково это – жить не своей жизнью? – Шнайдер разгорячился. – Мне здесь дышать нечем! Вы понимаете, что я даже во сне не могу быть самим собой? Вы думаете, мир вокруг вас сошел с ума, когда пришел к власти Гитлер? Вот сколько людей вы ненавидите? Ну, вашу соседку, следователя, Гитлера, может еще пару человек, а в общем, вокруг вас обычные простые люди. А вы знаете, каково это – ненавидеть всех вокруг? Наверное, вы переживали что-то подобное в тюрьме, и уже через пару недель вы были готовы сойти с ума. А я здесь уже семнадцать лет. И я держусь. Но знали бы вы, как я хочу снова жить своей жизнью! Хочу снова встретить своих друзей, родителей, сказать: "Здравствуй, мама, я вернулся с ответственного задания и мне больше не надо уезжать, хватит, я дома, и я останусь дома навсегда". А потом выпить с друзьями детства и говорить обо всем, что в голову взбредет, честно и открыто. Получить свой орден, надевать его в День Победы или в День Советской Армии. Я хочу отмечать свои праздники, петь свои песни, читать свои книги. Я мечтаю об этом каждый день. И если я мог хотя бы неделю прожить так, а потом умереть от пули фашиста – я бы согласился.

– Почему-то я опять вам не совсем верю, – сказал Майерс. – Может, это отчасти и правда, но совсем не вся.

– Наверное, не вся, – кивнул Шнайдер. – Боли я все-таки боюсь, так что умереть от гангрены я бы не хотел, это точно.

– А… Честно сказать, я боюсь, что ни вам, ни мне не дожить до конца войны.

– Герр Майер, не бойтесь, мы доживем, – сказал уверенно Шнайдер.

– Однажды вам в дверь позвонят, – тихо сказал Майерс. – Вы откроете, и увидите на пороге двух коллег, которых вы уже много раз видели в курилке, с которыми вы здороваетесь при встрече в коридоре, но о которых вы, в общем, ничего не знаете. И ваши коллеги предложат вам проехать вместе с ними, чтобы кое-что уточнить. Они привезут вас в гестапо. А потом вас будут долго и жутко пытать. Страшно. Я не знаю, что они с вами сделают: вырвут ногти, изуродуют, будут душить, жечь, кормить вами крыс или муравьев. Но я знаю, что вы скажете им все: все ваши шифры, явки, выдадите всю агентуру, все. А когда вас выжмут полностью, как губку, вас убьют выстрелом в затылок где-нибудь в сыром подвале. И об этом не узнает никто.

– Вам бы кино снимать, – заметил Шнайдер, – очень образно получается.

– А я не прав?

– Послушайте, я тут уже семнадцать лет и до сих пор жив. Так что еще пару месяцев до конца войны я как-нибудь дотяну.

Они замолчали. В кафе почти уже никого не осталось, только в углу какой-то бритый солдатик говорил что-то нежное своей девушке. Шнайдеру вдруг очень захотелось вернуться на двадцать лет назад. Зачеркнуть всю жизнь и начать снова. Выучиться на терапевта, помогать людям, прожить всю жить в доме, в котором родился, жениться, завести детей…

– Так что вы конкретно хотите? – спросил Майерс.

– А?! – Шнайдер затушил сигарету. Время для лирических размышлений закончилось, пора снова браться за дела. – Я хочу, чтобы вы познакомили меня со своими друзьями, с теми, кто дал вам бомбы, с теми, кто хотел устроить покушение на Гитлера.

– А если я откажусь?

– Тогда война продлится еще год или два, и виноваты будете в этом вы.

– Почему вы так уверены, что мы не справимся без вашей помощи?