– Ты это серьезно? – спросил он, наконец.
– Да ладно, не обижайся. Я уже привыкла. Это в Советском Союзе нравы другие, а здесь-то все проще.
– А какие у вас там нравы?
– Там любовь, – сказала Кэт. – Там герои, там люди делают важные и нужные дела, а потом, наедине, – Кэт мечтательно завела глаза. – Впрочем, какая разница, – оборвала она себя.
– Да ты сама не знаешь, – сказал Зельц, – что там герой наедине скажет.
– Знаешь, если будет настоящий герой – я уверена, он найдет, что сказать.
– Ага, возьмет одной рукой твою руку, а другой рукой покажет панораму Москвы и скажет проникновенным тоном: «Кэт, ты видишь, как много предстоит нам сделать для победы коммунизма! Давай будем делать это вместе!» И такая романтическая музыка за кадром.
– Слушай, пошел вон отсюда! – разозлилась Кэт. – Уходи!
– Да ладно, что ты! – поднял руки Зельц. – Я же не знал, что все так серьезно. Сама понимаешь – культурные отличия. Я же ничего такого не имел в виду.
– Уходи, я сказала. Что, непонятным языком говорю?
– Ну и уйду, – сказал Зельц, надевая пальто. – Всего доброго.
– Давай, не задерживайся.
Зельц вышел на улицу, на душе было мерзко. Чтобы немного успокоиться, он зашел в булочную и купил себе яблочный пирожок и стакан чая.
«Вот почему она такая? – думал он. – Я же сказал, что прошу прощения, а она все равно! От женщин одни проблемы, ну как вот так, а?»
До вечера было еще куча времени, чем дальше заняться – непонятно. Зельц позвонил Шнайдеру и договорился о встрече.
–
Шнайдер открыл сразу. Сегодня он был мешковатом спортивном костюм черного цвета. Вид у того был, впрочем, не спортивный, а какой-то очень домашний: немного засаленный, с небольшими пузырями на коленях и локтях.
– Молодец, что пришел! – обрадовался Шнайдер. – Заходи, не стесняйся. Давай-ка пальто, проходи, располагайся.
– Я не помешал? – спросил на всякий случай Зельц.
– Это ты про спортивный костюм, что ли? – спросил Шнайдер. – Не переживай, все нормально. Проходи.
Зельц вошел в гостиную и остановился. Обстановка была приличная: серые обои в полоску, камин, рояль, раскидистые рога оленя, прибитые над дверью, большой радиоприемник в углу, в центре – круглый стол и стулья из темного дерева. По общему впечатлению жилище было очень штатское, словно у какого-нибудь коммерсанта средней руки. В прихожей Зельц заметил женские тапочки: видимо, у полковника часто бывали женщины.
– Что, удивлен? – спросил Шнайдер. – А чего ты ожидал? Портрет Ленина в красном углу?
– Нет, нет, – испугался Зельц.
– Проходи, друг, присаживайся. Что будете пить? Пиво, вино, чай?
– Эээ… Не знаю…
– Ну давай тогда пива. Берлинского, а?
Фрау Бауэр, слава богу, сегодня отсутствовала до семи вечера: шила носки для фронта в женском комитете. Шнайдер принес из кухни две бутылки пива и тарелку с орешками.
– Кстати, помнишь мы в прошлый раз про йогу говорили? – спросил он.
– Йогу? –Зельц попытался вспомнить. – Что-то мы про Индию в прошлый раз говорили.
– Вот-вот, про индийскую йогу. Сейчас женщин нет, так что я тебе покажу. – Шнайдер достал из комода коврик для йоги, и вытянулся на нем в струнку. Вот видишь – обе лопатки прижаты к полу, руки перпендикулярно позвоночнику (т. е. Раскинуты?), поднимаешь обе ноги и потом во время выдоха опускаешь их к правой руке. И держишь так десять – пятнадцать вдохов-выдохов, потом на выдохе поднимаешь ноги и опускаешь их к левой руке. Если тяжело – можешь согнуть ноги в коленях, это ни на что не влияет. Ноги опускаешь только до тех пор, пока обе лопатки прижаты к полу. Понял? Очень важно, чтобы ноги шли вверх, в направлении руки, в противном случае совсем по-другому будут работать мышцы спины, и поза особо ничего не даст. Попробуй!
– Ой, да нет, что вы? – испугался Зельц. – Я и не одет.
– Ладно, дома попробуешь, – разрешил Шнайдер. – Я тебе коврик дам, так что сможешь потренироваться. Береги спину смолоду!
Откупорил пиво и протянул бутылку Зельцу.
– Давай, за встречу, – сказал Шнайдер.
– Ага, – кивнул Зельц.
Шнайдер залпом выпил полбутылки, глаза его заблестели.
– Да расслабься ты, в самом деле, – сказал доверительно Шнайдер. – Что ты такой напряженный? Мы же заняты одним и тем же делом, в конце концов. Чего между своими стесняться?
– Да, пожалуй.
– Ничего, привыкнешь, – успокоил его Шнайдер. – Слушай, а тебе нравится твоя работа?
– Что? – спросил Зельц.
– Вот работа твоя, она тебе интересна? Вот это все записывать. Сколько ты лет уже стенографист? Год? Два?
– Два года, – сказал Зельц.
– И до сих пор лейтенант. Слушай, ты же не раб лампы, зачем тебе все это нужно?
– А что? – удивился Зельц.
– Вот я и спрашиваю – работа тебе нравится? Что касается меня – я бы умер, если бы меня использовали только как самопишущий карандаш. Придумывать что-нибудь, формулировать, общаться, комбинировать – это да. А бездумно что-то писать – это не работа, это рабство какое-то.
– Я думаю, – возразил Зельц. – Я думаю о том, кто врет, а кто – нет.
– А, это у вас что-то вроде театра тогда. Детектив прямо. Тогда увлекательно, да. А самому тебе не хотелось сыграть в этом спектакле какую-нибудь роль?
– Я больше ничего не умею, – сказал Зельц.