Охота на изюбря

Ирина опустила глаза. У нее были очень красивые ресницы, темно-коричневые, почти черные и загнутые вверх, и у Извольского каждый раз на душе при виде этих ресниц и этих глаз что-то переворачивалось и сладко теплело.

– Мы ее привезли домой. Там была такая комната в пятиэтажке, комната была мокрая, а по углам был лед. В холодильнике ничего не было. Мишка сбегал в магазин, и мы сварили ей кашу. Она плакала от счастья и целовала мне руки. А она, между прочим, инженер, даже какой-то начальник была. На кашу пришли соседи, почти весь подъезд. Там была еще одна женщина, из соседнего дома. У нее взорвалась квартира, потому что у соседа в квартире за неуплату отключили газ, а он снял заглушку и сделал это неправильно.

– Я знаю, – коротко сказал Извольский, – я вырос в похожих условиях. Только не в пятиэтажке, а в бараке.

Ира помолчала.

– У меня с собой были деньги, – тихо проговорила она, – я раньше думала, что тысяча долларов – это огромные деньги. А если их раздать только на каши и лекарства, это очень маленькие деньги… Они узнали, что я… ну, в общем, что мы от Извольского, и они много говорили о тебе.

– Ругали?

– Нет. Они все очень стратегически говорили. Говорили, что вот-де уже совсем собрались помирать, но тут пришел Вячеслав Аркадьич и спас бы их, кабы не жидомасоны, которые Вячеслава Аркадьевича чуть не извели. Спрашивали, хватает ли тебе лекарств да тепло ли у тебя дома…

Извольский чуть заметно усмехнулся.

– Поздравляю тебя, солнышко, – сказал он, – ты наконец посмотрела на русский город времен поминок по социализму. Таких городов очень много. Так живут в Северодвинске. Или в Черных Камнях. В Арсеньевске живут так же…

– Но ты живешь по-другому. Почему ты не даешь им денег, Слава?

– Ты помнишь историю о пароходе и плоте?

– Но ты взял их на свой плот, Слава. Им не дают денег потому, что ты поссорился с губернатором!

– Им не просто не дают денег, – сказал Извольский, – у них воруют деньги. Если губернатор не дал денег городу, в котором не топят больницу, но профинансировал при этом, к примеру, строительство аэропорта, которым занимается его племянник, – он украл эти деньги. Но я не понимаю, почему Ахтарский металлургический комбинат должен возмещать деньги, украденные третьим лицом. Я не понимаю, почему ты ездишь по Ахтарску и видишь освещенные магазины и кучу машин на расчищенных улицах. И ты ни разу не пришла ко мне и не сказала: «Слава, это же чудо! Вся Россия умирает, а у тебя живут как в Швейцарии!» Но ты вместо этого поехала в какое-то Белое Поле, вернулась и сказала: «Слава, губернатор украл у Белого Поля деньги, как тебе не совестно не возместить Белому Полю ущерб!»

Извольский говорил довольно тихо и отчетливо. Любой из его подчиненных догадался бы, что Сляб очень сильно рассержен, но Ира этого не поняла: Извольский еще ни разу не швырялся в нее телефоном, не угрожал увольнением – словом, не устраивал тех представлений, участниками коих перебывал любой из его подданных, включая, разумеется, Черягу, мэра Ахтарска или Калягина.

– Слава…. Твой плот не превратился в лодку для одного?

– Что ты имеешь в виду? – голос Извольского был по-прежнему тих.

– Я… я не знаю… Что эта «Стилвейл» не платит заводу денег… Это все говорят…

– Все – это кто? Рабочие?

– Рабочие носят твои портреты! Они получают зарплату, и им плевать, откуда она берется! Они не знают, как устроены финансы завода!

– А ты знаешь? – насмешливо спросил Извольский.

– Ты мне сам говорил, помнишь? Ты мне говорил, что у тебя есть фирма Х и есть банк У. Что фирма Х платит за металл через сто восемьдесят дней после поставки, а банк У кредитует завод в это время. А теперь фирма Х не платит вообще! И это значит, что все деньги за металл принадлежат ей! Шестьсот миллионов долларов…

– Ты хочешь сказать, что я украл эти деньги?

– Но ведь фирма, которая их не платит, принадлежит тебе и только тебе? Помнишь, я спросила тебя, чем плох банк «Ивеко»? И ты сказал, что банк плох тем, что он перестанет платить предприятию деньги, а заберет их себе.

– И ты думаешь, что я ничем не отличаюсь от банка? Что я тоже украл эти деньги?

Ирина опустила голову.

– Я… я не знаю… – сказала она, – я чувствую, что это не так. Если бы это было так, ты бы не вернулся в Сибирь. Ты бы поехал в Швейцарию. Я… ты просто ожил, когда приехал сюда…

Лицо Извольского, окаменевшее в продолжение последних нескольких минут разговора, неожиданно смягчилось.

– Но… – Ирина запнулась. – Есть эти шестьсот миллионов… то есть в том-то и дело, что их нет… ты мне можешь объяснить, что происходит?

– Нет, солнышко, – усмехнувшись, сказал Извольский, – я не могу тебе объяснить, что происходит. И я прошу тебя не делать никогда одной вещи. Не давать мне советов относительно финансовых потоков завода.

– Я не даю советов, – быстро сказал Ира. – Я хочу понять, что происходит. Это как если бы в трамвае у тебя пропал кошелек и ты застукал бы мальчишку с кошельком в руке. Просто… я спрашиваю у него, он взял кошелек или нет.

– А спрашивать не надо, – усмехнулся Извольский. – Надо верить. Ты мне веришь?