Охота на льва

Мы напряженно всматривались, не зная, чего ждать. Я представил, как они пробираются по глинистому коридору, шлепая по воде, пригнувшись - сверху давит свод высотой в десять этажей, и неизвестно, остался ли он так же незыблем после взрывов гранат - стоит ему сейчас просесть на полтора метра, и уже никто - разве что археологи будущего - не увидит сплющенных недрами разведчиков. А если там есть боковые ответвления, в которых укрылись духи и куда не достал дым, то сейчас они встретили наших кинжальным огнем, и некуда деться из идеальной ловушки, если не вжаться в глину стены, не вбуриться, не вплавиться в нее... Скорее всего, Тихий своевольничает, - думал я, глядя на выход из кяриза, из которого никто не выходил. Говорят, в кяризы не рискуют спускаться даже хадовцы, афганцы-контрразведчики, нашим тем более нечего туда соваться. Что останется делать, когда истекут все возможные и невозможные сроки? Надо было сразу подогнать наливник, слить в колодцы несколько тонн, и выстрелить туда из ракетницы, - или из моего пулемета, поднявшись на полсотни метров, чтобы увидеть огненный выдох всех глоток подземного змея и даже сквозь шум двигателей услышать рев пламени, превращающего глиняный тоннель в огромную, звонкую после обжига керамическую флейту, грустно поющую ночами, когда из пустыни прилетает ветер...

Тихий с бойцами вышли из кяриза без добычи - никаких следов пребывания там наших духов не было. Если не считать за след найденный Тихим нож. Хотя, гарантии, что нож принадлежал именно нашим духам, никто дать не мог. Уже в кабине, перепачканный глиной Тихий рассказал, что в галерее есть ответвление, но вход в него завален взрывом гранаты, установленной на растяжке - другой конец проволоки был обмотан вокруг ножа, воткнутого по ручку в землю на другом берегу ручья.

- Не знаю, кто и когда подляну поставил, но сорвало ее, скорее всего, нашими взрывами, Могли и они уйти туда, но где искать выход, черт знает, может, в самом Луркохе... Короче, как я и думал,

Мы осмотрели нож, передавая из рук в руки. Это был довольно старый, но вполне боевой кинжал с клинком в ладонь длиной, с костяной ручкой, похоже, из рога джейрана, с медной позеленевшей гардой. Потерев клинок ветошью, я увидел, что его сталь не простая - заиграл муаровый узор, а в центре муар сгущался, образуя четко видимые письмена, похожие на арабские.

- Это дамасская сталь, - сказал я, отдавая нож Тихому, - поверь кузнецу, внуку кузнеца с пятеркой по металловедению. Там еще и арабские письмена прокованы - не гравировка какая-нибудь!

- Джураев! - крикнул Тихий через открытую дверь в грузовую кабину, подал нож подскочившему солдату-переводчику: - Что здесь написано, понимаешь?

Джураев с интересом повертел нож, попробовал ногтем остроту, и сказал:

- Надпись на фарси, командир. Означает "меч Аллаха". Это прозвище дал пророк Мухаммед своему воину Халиду ибн Валиду, который воевал с неверными... Это - настоящий персидский кинжал, командир, я видел такой в музее Бухары, только без надписи.

- Очень хорошо, - сказал Тихий, заворачивая кинжал в мою ветошь и пряча в карман "разгрузки". - Теперь "меч Аллаха" в моих руках. И, значит, теперь ему придется разить верных. Какая странная у него судьба! Надеюсь, он такой же волшебный, как лампа аладдина, иначе непонятно, чего мы тратили горючее, ресурс матчасти и людей, выполняя бессмысленный приказ задымить кяризы. Духи еще вчера ушли, у них там такая разветвленная сеть, что, не всплывая, они могут до Ирана под землей дошлепать.

Только сейчас я рассмотрел Тихого по-настоящему. Вчера утром его лицо было разрисовано копотью,, вечером в комнате при тусклой лампочке, которая затушевывает лица тенями, тоже не удалось взглянуть повнимательней, теперь же мы сидели на расстоянии вытянутой руки в прозрачном ясном свете утра. Тихий был человеком пустынно-горным. Точнее, выглядел так. Комбез-"песчанка", короткая стрижка цвета песка, щетина, легкая приплюснутость носа, твердая линия рта, скуластость, спокойный прищур желто-зеленых глаз, сухощавая ловкая фигура, экономные движения, - он был из семейства кошачьих, родственником или далеким потомком барса и львицы, встретившихся когда-то у реки, на границе скалистых гор и горчичной пустыни. Он выглядел как человек войны, как родившийся здесь и здесь живущий, существующий в этой войне совершенно естественно. Он был Чингачгуком и Зверобоем в одном лице, в его присутствии возникало ощущение спокойствия - казалось, что война не может тронуть его и тех, кто с ним рядом...

День первый. Ночь.

- Какая лестная характеристика, - сказал Тихий. - За это я дам тебе лучшие куски мяса. Ты с кровью предпочитаешь или прожаренные?

- Я не волк, - сказал я, - люблю хорошо прожаренное мясо. А насчет характеристики не обольщайся, возможно, это была похмельная аберрация восприятия. И, потом, представь, как должен был смотреть начинающий авиалейтенант на чуваков, спустившихся в кяризы - подземное царство духов!