Охота на льва

Пью чай, и пытаюсь записать вчерашний уже день. Перечитав несколько исписанных страниц, я вздохнул изадумался: как описать то, что случилось сегодня, вернее, уже вчера?. Возникло ощущение вязкости тетрадного листа - как-будто звонкий скользкий лед подтаял, стал рыхлым, и перо моей чернильной авторучки, вдруг потеряв легкость скольжения, начало погружаться в бумагу, заставляя мою внутреннюю речь спотыкаться и падать, ушибая колени. Я удивился - вот он, мой первый бой, стоит у меня перед глазами, еще горячий, дымящийся, гремящий, гудящий струнами нервов, - только дай волю своему перу, и... Но не тут то было. Ручка трепещет в пальцах, но я не могу найти не то, что первой фразы - нет даже первого слова. Первый, первый, первый, бой, бой, бой, - крутят пальцы стило, - и, чем дольше длится это мгновение, тем сильнее моя неуверенность, перерастающая в уверенность невозможности взять сейчас, и так же свободно, как были написаны предыдущие страницы, взять и написать, как, наконец, случилось то, что я так долго ждал. Вспомнился вдруг мой первый дневник, который оборвался в шестом классе на записи "Сегодня со мной случилось то, чего никогда еще не было. Не могу передать словами". Это был день, когда я впервые поцеловал девочку по-настоящему, не в щечку. После поцелуя мне, кажется, отшибло память и все системы ориентации в пространстве и времени, - уже в густых сумерках я вдруг огляделся и увидел, что ноги занесли меня куда-то на край городка, и, если бы не глубокий снег, в который я вошел, сойдя по прямой на повороте с дороги, я бы, возможно, ушел бы, лихорадочно бубня и улыбаясь, дальше, за мост, за лес, через морозную, звездную ночь...

...Попил чаю, сходил покурил, вернулся, снова пытаюсь написать этот бой. И понимаю, что его нельзя написать. Во всяком случае - сейчас. Такой горячий кусок жизни я не могу перевести в знаки, положить на бумагу. Не потому, что прожжет, нет, - наоборот, упадет холодной медузой, и к нему не то что пальцами - взглядом притронуться будет противно... Вдруг понял - здесь писать нельзя, - не могу объяснить, просто чувствую - это дурная примета - записывать то, что было здесь, чтобы прочитать потом, уже там. А потом окажется, что читать не придется, - сглазил автор, записывая не оконченное Провидением. Поэтому я лучше подожду с литературой...

День второй. Утро.

Разбудили меня птичьи пересвисты за окном и солнечное тепло на щеке. Некоторое время я лежал и думал - хорошо быть гостем у такого хозяина, как Тихий. Не надо подстраиваться под его распорядок, о моей свободе спать мы договорились, могу сейчас встать и спуститься, могу лежать, пока не почувствую запах кофе.

Впрочем, хозяин, кажется, и сам спал, - снизу не доносилось ни звуков посуды, ни запахов того же кофе или яичницы. Судя по солнцу в спальне, время близилось к обеду. Я обратил внимание, что одно окно выходило на юг - сейчас там было солнце, а другое - на запад, к реке. Значит, это была спальня нормального человека, решил я, поскольку терпеть не могу, когда солнце будит тебя сразу после восхода. Я встал и подошел к окну с видом на реку. Когда вставал, заметил, что на круглом столике у кровати стоит запотевший стакан с мутной жидкостью. Понюхал, заранее приготовив гримасу отвращения, но это оказался холодный капустный рассол. Я стоял у окна и с наслаждением попивая рассол, смотрел на бликующую рябь разлива. Ночной случайный снег уже стаял, а вчерашний ветер не унимался. Я еще раз удивился месту, которое Тихий выбрал для жизни.

Дом Тихого, в котором я гостил несколько дней, стоял на вершине утеса. Напомнить об этом нелишне, хотя бы по той причине, что утес был совершенно не пригоден для строительства до прихода Тихого из армии. Острая каменистая вершина его была самой высокой точкой высокого берега, Тихому отдали этот участок как участнику войны, он пригнал бульдозер, который срезал ножом вершину утеса до скальной основы, разровнял и расширил площадку, окружил по периметру опалубкой, вылил туда невесть сколько самосвалов бетона, чтобы потом вывалить в эту тарелку несколько самосвалов чернозема, привезенного с пустых, переставших засеваться полей. Но плодородный гумус он постелил, когда построил дом. Мог бы поставить хороший сруб, но ему был нужен каменный. Точнее - красного кирпича.

- Дерево мне нравится, - сказал Тихий. - Все в нем хорошо, кроме внезапной смертности от огня. Или от грибка обыкновенного, - вон, у бабушкиного дома нижние венцы отрухлявели... Потому мы до сих пор в такой попе, что дерева у нас хоть попой ешь, веками строим и горим, никакой исторической памяти места. В Европах весь лес еще в античность извели, начали из камня строить. Даже Азия - помнишь крепость возле Фараха - глина-сырец, а с Македонского до нас дожила и еще столько же проживет. Вот и мне захотелось что-то крепкое соорудить...