Охота на мух. Вновь распятый

— Лицо! Забелить, подпудрить, сойдет, правда, череп восстановить не удалось, но мы его закроем цветами и лентами…

— Слушай! — перебил его Гаджу-сан. — Избавь меня от малозначительных деталей… Теперь к делу: никому ни слова! Мой друг не обидится, если полежит в дровяном сарае несколько дней, я надеюсь, что там достаточно холодно. До тех пор, пока не закончится охота, не уезжать же гостям из-за этого трагического недоразумения. Некоторые издалека приехали, пусть отдохнут…

— Будет как вы скажете, ваше величество!

— Внимательно слушай: дерево упадет в самом конце охоты!

— Понимаю, светлейший!

— Иди и молись, чтобы все прошло благополучно!

Мир-Джавад выскользнул из комнаты Гаджу-сана.

На следующий день началась охота. Вначале решили затравить медведя. Встали-то поздно, почти всю ночь пили за здоровье Отца всех народов земного шара, гон волков устраивать времени не остается, зимой темнеет быстро. Да и выстрелы могут всполошить медведя, и он уйдет.

Сытые, опохмелившиеся, довольные, с винчестерами в руках, гости готовы были убивать, эти хозяева жизни жаждали крови. Никогда еще ни один медведь в этих краях не удостаивался столь великой и высокопоставленной армии преследователей…

Выгнать медведя оказалось довольно сложно: зверь не реагировал ни на лай собак, ни на шум людей, ни на пальбу, спал себе мирно и сосал лапу. А тут на тебе: выходи умирать. Но его упрямство не остановило егерей: не выгонят медведя — их выгонят, выбора не было. И егеря стали выкуривать лесного жителя из собственной берлоги. Такова жизнь: счастье одного строится на костях другого!

Разъяренный медведь так быстро выскочил из берлоги, что гнавшие в берлогу дым егеря не успели убежать в сторону, и огромный зверь мощными ударами лап открыл счет начавшейся кровавой охоте. Медведь был столь громаден, что вооруженная толпа маленьких и больших царьков в страхе подалась назад. Один Гаджу-сан да стоявший чуть поодаль Мир-Джавад с несколькими инквизиторами остались перед медведем.

Мир-Джавад не решался стрелять, Гаджу-сан в запальчивости мог вместо медведя застрелить его на месте, и Мир-Джавад это прекрасно знал, но, с другой стороны, если медведь покалечит вождя всего прогрессивного человечества, Гимрия растерзает Мир-Джавада в подвале инквизиции… И Мир-Джавад зорко следил за Гаджу-саном и за медведем, то за одним, то за другим.

А Гаджу-сан, сжав зубами свою неизменную трубку, давно уже погасшую, также внимательно следил за приближающейся горой мускулов и толстых костей, которые пулей не перешибешь, неудачный выстрел может только подстегнуть зверя к яростной атаке, поэтому и приходилось выжидать, чтобы стрелять наверняка. И такая возможность представилась: медведь, озадаченный неожиданным препятствием на пути, противником, не пожелавшим уступить ему дорогу, поле битвы, угрожающе заревел, широко раскрыв утыканную кривыми кинжалами пасть, и пошел на врага, вдвое меньшего по величине, но в тысячу раз больше по могуществу.

Гаджу-сан быстро выстрелил несколько раз в пасть медведя, целясь в ярко-красный язык. Мир-Джавад из своего бесшумного ружья почти неслышно поддержал владыку, и медведь, ужасно закричав, как смертельно раненный человек, сделал еще шаг и рухнул к ногам некоронованного императора. Это произвело столь внушительное и величественное впечатление на окружающих, что толпа вассалов восторженно завопила: „виват! виват Великому!..“ А Гаджу-сан, бросив на руки подскочившего Мир-Джавада уже ненужное ружье, не спеша набил трубку табаком и закурил под приветственные крики покорных царьков…

За вечер и часть ночи восхищенная толпа вассалов оставила от медведя лишь шкуру, которую опытный мастер тут же обработал и отправил во дворец эмира, где другие опытные мастера вставили в пустые глазницы два огромных изумруда, и отныне каждый, кто бы ни входил в кабинет, встречал как бы напоминанием раскрытую страшную пасть распластанного медведя, лежащего у камина. Кости и внутренности отдали огромным псам, тем, кто остался жив после опасной атаки на хозяина леса. Жадно урча, они сожрали бренные останки своего лютого врага, словно мстили за ту участь, которой они могли быть подвергнуты вместо своих павших в лесу собратьев. Под жареную медвежатину лились реки шампанского и другого вина, водки и коньяка, и непрерывно звучали здравицы в честь Непобедимого, Мудрейшего, Светлейшего…

На следующий день опохмелившихся гостей повезли охотиться на волков. Для каждого было заранее припасено место, свой номер. Естественно, что самое лучшее место, номер первый, было у Гаджу-сана, но он от него внезапно отказался и поманил к себе Мир-Джавада, а когда тот примчался со всех ног, спросил:

— Далеко то дерево?

Мир-Джавад сразу же сообразил, о каком это дереве идет речь, что имеет в виду светлейший.

— Близко! Но это в стороне от гона волков.

— Значит, гоните в ту сторону! — приказал Гаджу-сан. — Я так хочу!