Я, нижеподписавшийся, сим свидетельствую о том, что посетил <…> господина Ореста Кипримского русского живописца, обитающего на Виа Сант-Исидоро № 18, дабы поставить его в известность о жалобе, кою подала на него сосланная Анджела Паллони, вдова Фалеччи из Асколи за то, что удерживает он у себя дочь ее, на что сказанный живописец ответствовал мне, что год назад, найдя на улице покинутою миловидную девочку лет шести, почувствовал к ней сострадание, привел ее в свое жилище, дабы накормить и переодеть, что и сделал. А такоже что через некоторое время явилась к нему названная Паллони, представившись матерью сей девочки, кою он попрекал, что оставила девочку без присмотра, а женщина дала ему ответ, что не в силах заботиться о ней, поелику обязана служить в одном доме за плату один скудо в месяц и за пропитание; на это живописец сей предложил оставить ее у себя за таковую же плату один скудо в месяц и пропитание, взамен чего она обязана будет о дочери своей заботиться. Мать сие предложение приняла и ударили они по рукам, и она переехала в его дом; однако вскоре, догадавшись, что Паллони завлекает в его дом лиц мужеска полу, сей живописец ее выгнал, поелику не желал непотребства в своем доме; а Паллони нашла другое жилье и дала ключ от него другой непотребной женщине, а как прознал об этом Трибунал, то и повелено было арестовать обеих, и осуждена была Паллони быть высланной; девочка же служит сему живописцу моделью для картины, коя предназначена для русской императрицы, и не может он сию девочку отдать. Заключил же тем, что
Нет необходимости подчеркивать важность этого документа, поскольку в нем единственном история встречи художника с Мариуччей и последующих неприятностей, которые доставили ему уголовные наклонности Анджелы, изложена со слов самого Кипренского; это произошло осенью 1818 года, всего через несколько месяцев после трагической смерти Маргериты – и это событие, конечно же, заставило Кипренского быть более осторожным и выставить Анджелу за двери во избежание могущих быть недоразумений с властями (и, как знать, не стали ли в этом случае платоническая влюбленность в ребенка и филантропический порыв своего рода искуплением и/или утешением после этой трагедии). За строками этого отчета явственно слышны обертоны подобных чувств, в них очевидна решимость, заставившая художника измыслить предлог для того, чтобы удержать Мариуччу при себе, подчеркнув требующую того профессиональную необходимость, – хотя нам неизвестны никакие факты, которые свидетельствовали бы о том, что картина «Анакреонова гробница» писалась для императрицы Елизаветы Алексеевны.