Охота на нового Ореста. Неизданные материалы о жизни и творчестве О. А. Кипренского в Италии (1816–1822 и 1828–1836)

Среди характеристик современников, свидетельствующих о склонности Кипренского к шуткам, есть такой отзыв Александра Христофоровича Востокова, почитателя Вольтера и старинного знакомца Кипренского[325]: «[Кипренский] все тот же балагур, каким был исстари» (III: 421). В 1820‐х годах поэт-филолог состоял в интенсивной переписке с Гальбергом, который был его шурином; скульптор часто поручал Востокову передавать Кипренскому свои адресованные художнику письма или, как мы это увидим далее, сообщал ему через Востокова разные сведения. Поэтому возможно, что именно Востоков был проводником переданных Гальбергом добрых вестей о Мариучче и что именно его Кипренский шутливо назвал Камуенцем. Кстати же, переводчик «Тассовых мечтаний» поэт Николай Федорович Остолопов был не только собратом по перу и хорошим знакомым Востокова, но и переводчиком вышеупомянутой шестой главы вольтеровского «Опыта об эпической поэзии», посвященной португальскому поэту[326].

Но самое важное – это то, что Кипренскому посылались известия о Мариучче, и значит, усилия художника были направлены не столько на розыски девочки, сколько на установление регулярных с ней контактов, которые должны были уверить ее в постоянстве его намерений – и если даже не с ней непосредственно, то во всяком случае с начальником приюта. Доказательство этому находим в письме Гальберга от 4 ноября 1825 года:

По вновь сделанным мною справкам узнал я, что главный начальник в консерватории Мадонны Аддолората есть Монсиньор Кристальди, здешний Государственный казначей или Министр финансов (Monsignor Cristaldi tesoriere generale), и ему-то Кард[инал] Консальви поручил нашу Марьючу <…>. Увидеть Марьючу я потерял всю надежду (I: 157; курсив наш. – П. Б., А. Р.).

Отсюда видно, что название приюта, в котором содержалась Мариучча, было уже известно[327], хотя мы не знаем, от кого именно, и скульптор сообщал только о том, что он ищет способа повидаться с девочкой, поскольку посещения воспитанниц мужчинами строго контролировались.

Годом позже Кипренский продолжал искать решение проблемы, советуя Гальбергу прибегнуть к помощи некоторых прежних римских знакомцев, среди которых был

<…> хороший человек молодых лет, доктор лет 30-ти, который меня лечил пред отъездом. Он живет Strada Gregoriana, от лестницы и площади вниз идти – ниже Торвальцена гораздо, по другую сторону улицы. Он всегда ходит в аптеку и там его фамилию найдете в Strada Фратине <…>. Посредством сего любезного доктора <…> много бы успел сделать для Марьючи пред моим отъездом, но я опоздал, однако он потрудился, ходил к близким Кардиналу Гонзалви. Он знает все обычаи монастырей и училищ (I: 159–160).

Сделаем краткое отступление: хотя Торвальдсен подходил к знаменитому дому «Каза Бути», где он жил многие годы[328], со стороны Виа Систина, этот дом был, в сущности, обратной стороной Палаццо Томати, числящегося по Виа Грегориана под № 44. В подушных списках прихода за 1821 год, просматривая все номера домов на противоположной стороне улицы, как указывал Кипренский, начиная от церкви Тринита дей Монти, мы обнаружили в этом районе только одного медика, двадцатипятилетнего Грегорио Риккарди, проживающего в доме № 6, вблизи перекрестка Виа Грегориана и Виа ди Капо ле Казе[329].

Риккарди, уроженец Сан-Грегорио ди Сассола, небольшой деревни вблизи Тиволи, был медиком при Конгрегации евангелизации народов и папской жандармерии, а также членом-корреспондентом Российской Императорской медико-хирургической академии и автором многочисленных работ по инфектологии. Как минимум двое его пациентов на протяжении всей его карьеры заслуживают упоминания: один из них – Раффаэле Чоччи, бывший монах-цистерцианец, ставший ревностным противником католицизма и эмигрировавший в Лондон в 1840‐х; его рассказ о встрече с доктором Риккарди подтверждает особую близость последнего к учреждениям церкви[330]. Кроме того, Риккарди был лечащим врачом Ф. И. Иордана[331], и упоминание его имени в воспоминаниях гравера, по-видимому, стало тем основанием, на котором К. Г. Паустовский в повести о Кипренском изобразил Риккарди присутствующим при последних часах жизни художника: возможно, это было счастливой догадкой.