Охота на нового Ореста. Неизданные материалы о жизни и творчестве О. А. Кипренского в Италии (1816–1822 и 1828–1836)

Но все попытки Кипренского наладить постоянный контакт с девочкой через посредников, очевидно, не увенчались успехом, несмотря на то что художник попытался получить поддержку влиятельного лица, воспользовавшись присутствием в Петербурге Томмазо Бернетти, экс-губернатора Рима, прибывшего на коронацию императора Николая I в качестве чрезвычайного посланника папы – и сообщил об этом Гальбергу в недатированном письме[332]. Установлено, что Бернетти, пораженный во время путешествия тяжелым приступом подагры, не смог принять участие ни в московской церемонии коронации, ни в празднествах, за ней последовавших: он смог лишь получить прощальную аудиенцию у императора 22 октября 1826 года, а на следующий день уехал в Петербург, где оставался сравнительно недолго[333].

Несмотря на то что Бернетти обещал Кипренскому свое содействие – так что художник даже смог гарантировать Гальбергу «вам покажут <…> и старую знакомку нашу» (I: 163), – дальнейшие сообщения скульптора начиная с письма от 5 июня 1827 года повествуют о бесполезном ожидании в приемной прелата:

Так долго не писал я, потому что не имел ничего нового вам объявить: Кардинал Бернетти был долго в отсутствии; по приезде же его я был у него два раза, но не мог добиться, чтоб с ним поговорить (I: 164).

2 октября того же года Гальберг снова сообщал Кипренскому через Востокова о том, что Бернетти не дал ему аудиенции, добавив приводящую в замешательство деталь:

Скажите Оресту Адамовичу, что с две недели тому назад, как я получил <…> письмо его, <…> я снова был несколько раз у кардинала Бернетти и по-прежнему ничего не узнал: до него я не мог добиться, ибо он болен подагрой; но, после пяти моих приходов он выслал мне сказать, что сколько он ни спрашивал по всем консерваториям, нигде не мог ничего ни узнать, ни отыскать[334].

Эта явная несуразность отбрасывает нас на три года назад, когда название приюта действительно еще не было известно! Однако истинность того, что Бернетти находился в неведении относительно места, куда была помещена Мариучча, подтверждает сам Кипренский в своем первом письме, написанном после возвращения в Италию:

Виделся с Кардиналом Бернетти. Он в самом деле не знал и не мог найти, куды была помещена М., и он чрезвычайно обрадовался, когда я принес ему известие точное, где она находится (I: 169).

Мы нашли только один удовлетворительный выход из этого тупика: первое сохранившееся письмо Гальберга после письма от ноября 1825 года относится к июню 1827-го: следовательно, за полтора года мы не имеем никаких сведений о том, как дальше проходили поиски Мариуччи. А что, если они вместо того, чтобы продвинуться дальше, вдруг неожиданно застопорились, но мы ничего не знаем об этом из‐за обширной лакуны в сохранившихся документах? Может быть, за это время присутствие в приюте делле Периколанти некой Марии Фалькуччи (Фальки, Фалькони) по каким-то соображениям отрицалось? В этом случае, в полном соответствии с последними сообщениями Гальберга, Кипренский получил подтверждение того, что девочка действительно помещена именно в этот приют, не раньше начала 1828 года. Не забудем, что вплоть до конца 1827 года Мариучча была зарегистрирована под фамилией Фалькетти: итак, вполне возможно, что исправленная согласно подушным спискам 1828‐го фамилия каким-то образом связана с тем, что она была наконец найдена.

При всем том, что подобное предположение не претендует на истину в последней инстанции и вообще может показаться досужим домыслом, не исключено, что именно вмешательство Кипренского способствовало восстановлению корректного написания фамилии Мариуччи. Во всяком случае, перефразируя известное изречение, можно сказать: когда мы отбросим невозможное, оставшееся маловероятное может оказаться истиной…

К сожалению, нагромождение неясностей, связанных с этим сюжетом в жизни Кипренского, не прекратилось с возвращением художника в Италию; но, чтобы не опережать событий, мы обратимся к этой проблеме в конце главы.

Летом 1828 года Кипренский – на сей раз за свой счет – наконец отправился в путешествие вместе с Матвеем Посниковым, крепостным графа Дмитрия Николаевича Шереметева и художником-самоучкой[335].