Охота на нового Ореста. Неизданные материалы о жизни и творчестве О. А. Кипренского в Италии (1816–1822 и 1828–1836)

Дурак Убри и вояжирующие наши Русачки, молодые барчики, – я говорю о малом числе оных вольнодумцев, кои набрались дури в чужих землях, – обо мне распустили здесь невыгодные о мне мысли; но они не помогли им. Я всегда пребуду верен друзьям, Отечеству, Художествам, пребывая всегда неверным приятному полу. Вот правила мои до женитьбы (I: 151–152).

Это замечание достойно внимания по крайней мере по двум причинам: во-первых, оно свидетельствует о том, что сплетни о безнравственности Кипренского до некоторой степени основывались на его свободных отношениях с женщинами[310], а во-вторых, подтверждает, что в начале 1820‐х у него не было никаких мыслей о возможной женитьбе. Но не только это: по-видимому, тяжело переживая холодный прием на родине, Кипренский все же отрицает его влияние на свое настроение и приписывает инициативу распространения сплетен узкому кружку своих недоброжелателей.

Несколько далее мы рассмотрим еще и вопрос об отношении императрицы к Кипренскому: до сих пор считалось, что оно претерпело резкий и непоправимый поворот от бывшей ранее благосклонности к равнодушию – идея, основанная на одном из писем Ф. П. Брюллова к братьям от конца 1823 года: «[Кипренского] императрица оставила без всякого внимания»[311].

Однако и С. И. Гальберг подтвердил, что о Мариучче «распускали во время óно столько нелепых сказок»[312], а А. А. Иванов в 1836‐м засвидетельствовал, что соотечественники «во всю жизнь считали [Кипренского] за сумасшедшего, старались искать в его поступках только одну безнравственность, прибавляя к ней кому что хотелось»[313]. Следовательно, уже современникам, знающим художника, была прекрасно известна склонность некоторых людей к выдумкам, клевете и перетолковыванию событий, которые и создали искаженный образ Кипренского, на протяжении более чем полутора веков доставлявший исследователям множество проблем интерпретативного толка. Напомним, однако, что в 1831 году Кипренский написал императору Николаю I:

Я поехал в Италию, единственную имея цель, принесть в Россию плоды более зрелые таланта моего, я успел в желании; но за то, возвратившись оттуда, был Завистию посланными врагами покрыт некою тению (I: 176).

Наконец, нелишне еще раз подчеркнуть по крайней мере два аспекта, недвусмысленно обрисованные в исследованных нами документах. Во-первых, Кипренский был абсолютно прав, полагая, что Мариучча подвергается опасности, оставаясь с матерью. И во-вторых, на протяжении двух лет, прошедших от первого обвинения Анджелы в разврате в конце сентября 1819 года, и вплоть до возвращения девочки к матери в октябре 1821‐го власти отворачивались от ответственности за судьбу Мариуччи, не принимая никаких конкретных мер. И на все то время, пока официальные учреждения уклонялись от своих обязанностей, именно Кипренский взял на себя заботу о девочке, содержа ее, по признанию представителя самих этих властей, «почти по обычаю дворянскому».

ЧАСТЬ II

Глава 7 Возвращение в Италию [314]

После более чем годичного пребывания в Париже и нескольких месяцев в Германии в августе 1823 года Кипренский вернулся в Петербург, где прожил следующие пять лет. С точки зрения биографической, этот период не является исключением из правила, которое мы констатировали в первой части: сведения о жизни Кипренского крайне скупы, фрагментарны и противоречивы, утраченным произведениям нет числа.

Как известно, пребывание в Париже, в отличие от жизни в Италии, не стало для художника ни интересным, ни плодотворным: достаточно сказать, что в это время он создал много портретов, в основном в технике литографии – и ни на одном из них не представлен француз. Кроме семи русских – Екатерины Сергеевны Авдулиной, генерала Бориса Борисовича Леццано, графа Федора Васильевича Ростопчина и его супруги Екатерины Петровны, князя Николая Борисовича Голицына, Николая Дмитриевича Гурьева и Григория Владимировича Орлова, – Кипренский создал портреты двух итальянских интеллигентов, живших в Париже в эмиграции: это флорентийский литератор и переводчик Урбано Лампреди и неаполитанский историк Пьетро де Анджелис, оба были знакомыми Г. В. Орлова. Вообще, французы произвели на Кипренского не очень благоприятное впечатление: ему бросились в глаза только их легкомыслие и чрезмерный слепой патриотизм, вызвавшие резкое замечание художника: «Какие бестьи!» (I: 149)