Охота на охотника

— Однажды в покоях моих появилась девушка, что было удивительно, поскольку покои эти охранялись весьма и весьма тщательно. Однако, как выяснилось, дом, построенный на крови, этой крови многое позволяет… она назвалась цесаревной Ольгой, и я ей поверила.

— Сразу?

— Она не лгала, — матушка задержала нить меж пальцами. — Белый с лазоревым — это красиво?

— Пожалуй…

— Она просила передать Сашеньке, что жива и что возвращаться не желает. Чтобы ее не искали, поскольку она знает способы скрыться и… в том не будет никому выгоды. Она вышла замуж. За человека, которого сама полагала простым. И желала лишь жить с ним в мире и согласии. Она боялась, что твой отец не устоит перед искушением, откроет книгу и узнает правду. А узнав, попробует ее вернуть…

— А возвращаться она не желала.

— Категорически. Она понимала, что супруга ее никогда здесь не примут. И мне это было понятно. Как и опасения, что с неугодным супругом этим может произойти несчастье, пусть даже не по воле твоего отца, но по молчаливому сговору тех, кто пожелает породниться с нашим семейством.

И Лешек, подумав, кивнул. Пожалуй, что так… сколько вон на матушку покушались, даже после того, как он на свет появился и был законным наследником объявлен. А уж супруга цесаревны точно не пощадили бы, тем паче, если он крови простой…

…люди хрупки.

Слабы.

— А еще она ждала ребенка и не желала, чтобы тот становился заложником во дворцовых игрищах. Его бы признали наследником, а там уже…

— И ты рассказала отцу?

— Нет.

— Почему?!

— Потому что пожалела ее…

— А его?!

— Он пережил смерть и брата, и племянников. Он отомстил за них. Отплакал. И отпустил. А скажи я, неужели бы он удержался? — кудель на мгновенье замерла, чтобы заплясать скорее, сильнее. — Ты знаешь, что он стал бы искать и нашел бы. И никому от этого не стало бы хорошо.

Пожалуй, в чем-то матушка была права.

— А теперь что? — тихо спросил Лешек.

Она же, потянув нить, уже темно-золотую, янтарную, сказала:

— А теперь… теперь тебе решать.

И улыбнулась этак, хитровато… конечно, решать… ему… и вот как решить, а главное, что? И прав ли Лешек в своих догадках? А если не прав, то…

— Я слышала, — матушка легко сменила тему, — ты давече не один с прогулки вернулся…

Лизавета маялась.

Во-первых, чувствовала себя изрядно виноватой. Пусть Гришка был еще тем засранцем, лишенным не только чести и совести, но и мало-мальского ума, однако смерти он не заслуживал. Тем паче такой… вот если бы она, Лизавета, не оставила бы его одного беспомощного, то, глядишь… во-вторых, не отпускало ощущение, что весьма скоро тот господин, который явно был не против назначить Лизавету виновной в этое нелепой смерти, решит-таки, что был прав в своих устремлениях.

И что тогда?

Доказывать, что она не травила Гришку?

А кто травил?

— Интересненько, — Аглая Одовецкая терла пальчики. Она стояла, поднявши руку, и терла, терла, хмурилась. Нюхала эти самые пальчики. — Яд-то редкий, дорогой… зачем его тратить на этакое убожество?

— А с чего ты решила, что убожество? — Таровицкая хмуро поглядывала в сад, но при том не делала попыток подняться с резной скамеечки. Более того, со стороны она выглядела весьма пристойною барышней, занятою исключительно девичьим делом — веночком. Пальцы ее двигались, тонкие стебельки переплетались…

— Бабушка сказала…

Таровицкая вздохнула и закатила глаза.

— Он газетчик, — Одовецкая все же вытерла пальцы о юбку. — А они вечно гадости пишут…

— Неправда! — Лизавете стало обидно.

Да, она писала гадости, не без того, но ведь она лишь рассказывала о людях, которые оные гадости совершают. Почему тогда получается, что люди эти несчастные, а газетчики — сволочи?

Или совершать гадости можно, а рассказывать о них — никак.

— Правда, правда, — Авдотья цветочки перебирала с видом преудивленным, будто не могла понять, как вышло ей собрать этакий веник. — Папенька тоже говорит… к нему как-то один приезжал, все ходил по городу, вынюхивал, выглядывал. Оказалось — шпион.

— И что вы сделали? — в голосе Одовецкой слышался немалый интерес.

— Как что? Повесили и дело с концом…

Лизавета потрогала шею. Подумалось, узнай подруженьки о ее работе… нет уж, лучше, чтоб не знали… да и какие из них подруги? Случайные. Жизнь свела, жизнь и разведет. Закончится конкурс, и разойдутся, разлетятся пути-дороженьки. Лизавета домой вернется.

И научится вышивать крестиком.

Или вот крючком вязать. У тетушки изрядно выходит. Будет писать сестрицам письма, радоваться, что у них-то жизнь сложилась, а сама… что сама? Поплачет, да успокоится…

— Если он газетчик, — Таровицкая выплетала узор из васильков и ромашек, вставляя тонюсенькие веточки вейника, — то мог что-то узнать такое, чего знать ему не полагалось.

— Узнал, — сказала Лизавета. — Он мне говорил… я потому его… он сказал, что скоро тут весело станет.

— Вот так прямо и сказал?

— Не то, чтобы прямо… я так поняла.

— Знаешь его?

Лизавета кивнула. И уточнила:

— Не слишком близко. Он ко мне сватался.