Охота на охотника

…Стрежницкий разрядил пистоль в лицо. Жеребец его и ухом не повел, через тело переступил аккуратно, лишь Михасик вновь вздохнул.

Помирают.

Верно.

И Стрежницкому велено сделать так, чтобы и дальше помирали, глядишь, близость смерти и заставит смириться, сдаться императорским войскам. А то ишь, независимости пожелали.

Памяти было много.

А крови и того больше. В какой-то момент Стрежницкий осознал себя стоящим подле окна. Благо, было то узеньким и еще решеткою забранным, захочешь с башни кинуться — не протиснешься.

Стрежницкий не хотел.

На руки свои поглядел, надо же, не бурые… а должны бы от крови, на них скопившейся. И не исчезла, не повымылась за годы. Он пошевелил пальцами.

Хмыкнул.

В монастырь, что ли, податься? А то и вовсе на скит. Поселиться на дальнем берегу Белынь-озера, который людишки не жалуют, и доживать век свой смиренно…

…нет, не в его характере.

Да и вина…

Переживет как-нибудь… только тоскливо. До того тоскливо, что хоть волком вой. Волков той зимой расплодилось немеряно, и по деревням они гуляли мало людей вольнее. Иные и вовсе окаянства набираясь, раздирали соломенные крыши, пробирались в дома, вырезая и скот, и вовсе все живое, как в той вот деревеньке, на которую его отряд наткнулся случайно.

…и на волков хорошая охота была.

Местные, далекие от мира, сами слегка одичавшие на болотах, в благодарность рыбы вяленой подарили, муки рыбьей два мешка, а еще сироту, который куда как полезен оказался. Все тропки заветные ведал. Правда, продержался недолго, помер, то ли от воды гнилой, то ли от совести.

Совестливые войной не выживают.

А Стрежницкий вот сумел.

Он мотнул головой, и на ногах устоял, только самую малость качнуло. И до двери дошел сам, походкою ровной. И постучал… и когда охрана открыла, спросил:

— Записочку не передашь?

— Хрен тебе, — с немалым удовольствием ответил казак.

— Навойскому пожалуюсь…

— И ему хрен, — казак был уверен в собственной правоте, но это в кои-то веки не злило.

— Сто рублей, — подумав, предложил Стрежницкий, а казак ус крутанул и ответил:

— Нас тут двое…

— Каждому…

Записку он написал, запечатал простеньким заклинаньицем и в лапу сунул, перстенек присовокупивши. С камнем квадратным, тяжелым. Не дюже красивый, но дорогой.

— Что, скучно без бабы? — казак подмигнул. И Стрежницкий не стал разочаровывать человека:

— А то… хоть ты в петлю лезь…

— В петлю не положено…

…это верно, не время пока. Потом, как все закончится… своя петля от Стрежницкого никуда-то не денется. Вон, где-то лежит веревка, может, льняная, может, конопляная, наилучшего качества. И дуб тот растет, который веткою поделится… но это будет после.

А пока…

Стрежницкий вытащил из-под стола закатившийся пятачок, подкинул и поймал на ладонь, зажмурился, загадывая: придет или нет?

Ждал он долго.

То есть, не то, чтобы ждал, просто сидел у окна, молча пялясь в серое стекло. Помыть бы его, а то все мутное, что собственная Стрежницкого совесть. А дверь заскрипела, впуская, правда, совсем не того человека, на визит которого Стрежницкий надеялся.

— Я гляжу, тебе совсем полегчало, — с упреком произнесла Одовецкая, поправляя юбки. Надо же, в годах немалых, а поднялась и не запыхалась даже. — Если по девкам пошел…

— Я не по девкам. Я так… тоскливо…

— Ага, мне передали, что вешаться от тоски удумал, — она подошла и, когда Стрежницкий попытался подняться, велела. — Сиди уже… герой-любовник…

— Какой из меня теперь…

— Никакой, — легко согласилась она, сжимая ледяными пальцами виски. — И раньше тоже никакой был… ни герой, ни любовник.

— Обижаете!

Обижаться на княгиню себе дороже, а ну как пальцы проткнут виски, провалятся вглубь, в самые мозги, да и подправят в них что-нибудь такое, этакое, а то и вовсе сотрут Стрежницкого.

— Страшно? — Одовецкая заглянула глаза. — И правильно… не все тебе, мил человек, прошлым жить… его принять надобно, отпустить…

— А сами-то?

Она отвела взгляд.

— Говорить легко, — Стрежницкий чувствовал силу, теплую, что вода в родительском пруду. Неглубокий, изрядно заросший ряской, он прогревался от первых же теплых деньков, а после и стоял так, радуя, что мальчишек окрестных, что стрекоз. — А попробуйте-ка сами…

— Я пробую.

— Может, плохо пробуете?

Затрещина была легкою, символической, но Стрежницкий скривился, мол, больно. И вовсе нехорошо раненых бить, а вдруг чего важного отобьется.

— Бестолочь, — вздохнула Одовецкая. — Я хорошо пробую… думаешь, не было у меня искушения убить их? Взять и всех… это не так сложно… достаточно простенького заклятья на письме. Возьмешь такое в руки, оно распрямится, ужалит и собьет ритм сердечный. Человеку здоровому ничего-то не будет, так, кольнет в груди слегка и все, а вот если с сердцем не лады, там… или без заклятий можно. Сколько всяких трав в лесах растет, и не рассказать. Взять хотя бы золотарницу, травка простенькая, сорная даже. Крестьяне, правда, ее скотине запаривают, чтоб ела лучше, на свиней хорошо действует, а на людей и того лучше. От этой травы сердце вскачь летит… даже пить не надо, высушить, растереть, смешать с другою травкой да посыпать, скажем, одежу… или вот бумагу какую. Через пот впитается и…