Охота на охотника

Приподнявшись с мокрых досок палубы, я прислушался – гул самолета продолжал удаляться. Теперь уже можно было не опасаться, что он сделает еще один заход и, для верности, ухнет в нас фугаску-другую – мало ли чего у него было припасено в бомболюке для подобных случаев?

Хотя следовало признать, что неизвестный советский летчик спланировал все вполне четко. И действовал он явно без намерения уничтожать цель – обнаружил, обстрелял и обездвижил судно, а к утру сюда, чего доброго, и советские катера для ареста и шмона подтянутся.

В этот момент я понял, насколько давешняя ночная тишина в Бургасе была обманчивой. Ведь за всеми приготовлениями и последующим отплытием явно пренебрегавшего конспирацией долбошлепа Пиперкова с нами на борту кто-то внимательно наблюдал! И этот загадочный «кто-то» сообщил об этом «кому надо», да столь удачно, что информация эта довольно оперативно дошла до командования Красной армии! И, похоже, неизвестный «кто-то» сильно приукрасил намерения и возможности Пиперкова – по-моему, посылать против подобной скорлупки двухмоторный бомбардировщик было слишком жирно. Если только советский Черноморский флот не начал стандартные для военного времени мероприятия по плотному блокированию здешнего побережья. Да к бениной маме таких «отпетых котрабандистов» вместе с их сраной «тихой гаванью»! Выходило, что в здешнем Бургасе вообще ничего нельзя было толком утаить – нравы болгарских пейзан оказались столь же простыми, как в любой среднестатистической российской деревне.

«Бостон» ушел за горизонт, и звук его моторов окончательно растаял в тишине.

Графиня поднялась с палубы и, отряхивая платье на животе, встала рядом со мной. Сразу стало понятно, что чего-то в общих ощущениях окружающего мира не хватает. Точнее сказать, теперь исчез главный элемент шумового оформления нашего плавания – пульсирующий стук и тарахтение изношенного движка «Буряты» прекратились.

В корме, рядом со светившейся плохо различимыми в темноте свежими дырами и выбитыми иллюминаторами рубкой возились и переругивались, выбираясь из подпалубных отсеков, наши «лихие контрабандисты».

– Да еба майката ти! Да ти еба майката! – от души загибал кто-то из них (по голосу вроде Шопов) насчет интимных отношений с чьей-то мамкой. В этом смысле болгарский язык тоже оказался вполне себе родственным нашему. Потом, разными людьми, громко и многократно, были упомянуты «кур» и «пичка», то есть мужской и женский половой органы. Н-да, похоже, получив свинцовые «возражения» от советских ВВС, команда сильно огорчилась…

Наконец, откуда-то из рубки выбрался недовольный и растрепанный Пиперков в сдвинутой на затылок фуражке. Смачно плюнув за борт, он на негнущихся ногах направился прямиком к нам.

– Всеки е жив? – поинтересовалась графиня, когда он подошел.

Как оказалось, в этом смысле действительно пронесло, никого из экипажа не убило и даже не ранило (мелкие царапины были не в счет). Экипаж «Бостона» был, если можно так выразиться, предельно гуманен и корректен, хотя вряд ли у пилота это получилось намеренно – ночь как-никак. Но одновременно наш дорогой шкипер пожаловался на то, что несколько крупнокалиберных пуль прошили борт ниже ватерлинии (и теперь там течь), зацепили мотор и разнесли компас и прочее стоявшее в рубке навигационное оборудование, надо полагать, допотопное, как и все в их псевдопиратском хозяйстве. Далее Пиперков высказался в том стиле, что мы все в рубашке родились, поскольку в бочки все-таки не попало. Да кто бы спорил!

И, разумеется, он сказал, что теперь все усложняется. Видимо, подразумевая прежде всего увеличение цены за свои услуги.

Графиня никак не отреагировала на это стихийное заявление. Она просто молча присела на накрытый брезентом ящик рядом со мной.

Пиперков немного потоптался на месте и удалился в корму, а далее Братанов с Шоповым полезли к единственной мачте судна и кое-как сумели развернуть на ней косой парус. Тем самым они, надо полагать, обозначили намерение своего шкипера неудержимо двигаться дальше, но практического смысла в этом действе было мало – ветра в эту ночь практически не было. Поэтому под парусом двигались мы еле-еле. Скорее даже не двигались, а просто дрейфовали по воле волн.

Закончив с постановкой паруса, «героическая команда» полезла чинить движок. Точнее, движок, судя по всему, чинил один Налбантов, а остальная троица торчала возле рубки, светила ручным фонарем, подавала какие-то железки и давала «ценные указания», щедро сдобренные ненормативной лексикой. Больше всех орал и нервничал Пиперков, из уст которого сыпались словечки типа «по-бъерзо», «затвора» и «лайна». То есть призывы поспешать вполне логично чередовались у него с намеками на тюрягу и говно. По-моему, говном он обзывал в основном движок, поскольку видимый эффект от починки был невелик.

Не знаю, что думала в тот миг Ката, но мне стало понятно, что достижение цели в виде турецкого берега откладывается и, возможно, на неопределенный срок.