Охота на охотников

- А местечко-то - масляное, - Арнаутов сладко почмокал губами, м-м-м! Было бы в кармане долларов побольше - я бы показал этим курочкам, как надо делать золотые яйца. - Санька засмеялся, в глотку ему попал дым, и он закашлялся. - Так в каком государстве мы живем?

- Были у меня кое-какие мысли, да все проститутки вышибли. Сандыбаев быстро огляделся.

Народу кругом было полно. И никому никакого дела до двух мирно беседующих людей. И что с ними произойдет в следующую секунду - тоже никому не было дела.

Равнодушным стал наш народ, молодые совершенно растеряли те качества, которыми владели старики, - старики, те старались жить так, чтобы не очерстветь, чужую боль примеряли на себя и долгом своим считали протянуть руку утопающему, а то и вообще прыгнуть за ним в омут, спасти. Сейчас же в омут прыгают лишь за одним - чтобы утопить тонущего.

Сандыбаев придвинулся поближе к безмятежно дымящему Саньке Арнаутову, пробормотал что-то насчет проституток, сделал правой рукой отвлекающее движение, а левой извлек из кармана дубленки шило, - из того самого кармана, откуда только что достал сигареты. Узкое, черное, длинное, совершенно невидимое в вечернем сумраке острие опасно высунулось из пальцев Сандыбаева - бывший спортсмен пропустил его между средним и указательным пальцами, - никто этого не заметил, ни один человек в шумном потоке народа.

В следующий миг Сандыбаев легко, играючи, будто кошка, коснулся Санькиной спины, за первым движением сделал второе, Арнаутов охнул, сигарета пробкой вылетела у него изо рта, Сандыбаев ткнул шилом ещё раз, прижал снизу рукой челюсть Саньки, чтобы вслед за сигаретой у того не вырвался изо рта крик, но это было лишним: Санька не мог кричать, крик спекся в нем, скатался в шар вместе с болью и закупорил глотку.

- Говорил же тебе, не запивай водку пивом, - заботливо проговорил Сандыбаев, поддерживая заваливающегося набок Саньку, - сколько раз тебя предупреждал: от такого "ерша" даже крепкому человеку бывает плохо.

Он сунул шило в карман, острием в плотную виниловую трубку, чтобы не кололось и не царапалось, ухватил Саньку поудобнее, передвинул к рекламной тумбе, вплотную приставленной к парапету. Испачкаться кровью не боялся - от укола шилом кровь из человека не льется. И сам укол трудно бывает различить на теле - такое это опасное оружие, обыкновенное сапожное шило.

- Сколько раз предупреждал тебя, братуха, не пей водку с пивом, продолжал заботливо причитать Сандыбаев, тон у него был, как у любящего отца, ведущего сокровенную беседу с непутевым сыном.

Одной рукой Сандыбаев продолжал поддерживать Саньку, другой проворно вытащил у него из кармана бумажник - если в случае с Майей Хилькевич он не беспокоился, что в сумке у неё найдут документы, то сейчас решил не оставлять бумаг, пусть тело будет неопознанным... Этаким трупом с улицы.

Чутье подсказывало Сандыбаеву, что Каукалов, оглядываясь во дворе Дома композиторов на чудака, заснувшего на скамейке, засек его, поэтому лучше не рисковать. Иначе они и впрямь по горячему следу могут выйти на него.

Младший Арнаутов начал сползать по тумбе, тогда Сандыбаев подхватил обмякшее тело под мышки, спустил вниз, прислонил спиной к парапету.

- Говорил же тебе - не пей водку с пивом, - заведенно бормотал он, от этой жуткой смести всегда сдают ноги. И ужасно болит голова. А желудок выворачивает наизнанку... Вот.

Через несколько секунд Сандыбаев исчез - растворился в толпе, будто его и не было, а Арнаутов остался сидеть на асфальте, словно перебравший зелья бражник, решивший немного отдохнуть перед тем, как спуститься в метро.

Ведь всем известно, что пьяного человека в метро запросто может завернуть какая-нибудь зубастая тетенька в красной шляпке с кокардой - нюх у этих тетенек необыкновенный и злыми они бывают невероятно...

Поля, проплывающие за окном фуры, в зимнюю пору скучны и безлюдны, глазу зацепиться не за что, один лишь вид толстого белого одеяла, укрывшего землю, вызывает зевоту... Впрочем, не только поля - леса тоже не отличаются разнообразием. И все-таки без полей и без лесов дорога немыслима.

Рогожкин шел в колонне последним.

Перед ним в кабине, на пластмассовой полке, прикрывающей панель со светящимися приборами, лежала трубка рации с коротким гибким штырьком антенны, по рации он иногда переговаривался со Стефановичем, докладывал обстановку.

Стефанович шел первым.

Снеговой вихрь, взлетающий позади колонны, поднимал в воздух все, что находилось на обочине, - ледовые заструги, сор, консервные банки, деревяшки, один раз поднял даже крупный кирпичный обломок.

Слушать монотонный, звучащий на одной напряженной ноте гул мотора утомительно, - это ещё более утомительно и более тяжело, чем тишина, которую Рогожкин очень не любил, считая её самой неприятной и опасной на свете. Он поморщился, потянулся рукой к приемнику, включил его. Поймал "Маяк". "Маяк" - самая лучшая станция в дороге - и новости сообщит, и музыкой побалует, и сплетнями поделится, - на все руки и для всех ушей канал...