Охота на охотников

- Я ведь там столько лет проработал. Просто так расстаться не получается.

- Шупяке, - сказал Розов, что означало: "Пустяки!"

- Вот когда обрежу все хвосты, буду находиться в полном твоем распоряжении, - пообещал Левченко. - Тогда хоть месяцами можем гонять по Европе.

- Опумифошо! - сказал Розов. "Это будет очень хорошо", - понял Левченко. В голосе Розова прорезались радостные нотки.

Левченко был ценен как сотрудник в любой команде, совершающей поездки за границу, - он хорошо знал дороги Европы, знал, где можно дешево и вкусно поесть и почти задаром переночевать, где стоит чинить поломавшуюся машину, а где - даже головы не поворачивать в сторону автомобильной мастерской: ничего не сделают, только деньги сдерут, он бегло лопотал по-итальянски и по-немецки, чуть знал французский и английский - правда, ровно настолько, чтобы попросить в баре банку пива и объясниться с дорожным полицейским, но больше водителю и не надо... В общем, Володька Левченко был ценным кадром.

- Баусвашлюе, - сказал Розов, что в переводе означало: "Давай, освобождайся скорее", - и добавил: - Упитаами, - "И приходи скорее ко мне".

- Ладно! - Правда, Левченко не был уверен в том, что так оно и будет.

Переговорив с Розовым, он некоторое время стоял у окна и с неясной тоской смотрел на улицу, на соседние, давно не ремонтированные, с облупившейся штукатуркой коттеджи, темные, печально замерзшие деревья с потрескавшейся черной корой, на игриво скручивающийся в жгуты сухой колючий снег, прислушивался к тишине дома, которую иногда прорывал голос Чики... Тишина делалась гнетущей, как затяжная боль.

Отвлек Левченко от созерцания пустынной, будто из недоброй сказки улицы, попугай - прилетел, зацепился лапками за штору и, свесившись головой вниз, произнес торжествующе, будто поймал хозяина на чем-то нехорошем:

- Ага-а!

Глянув в последний раз на замысловатые жгуты снега, Левченко пошел к себе в комнату - надо было немного поспать. Послеобеденный сон, когда половина дел сделана, суп съеден, а пистолет проверен, - святое дело.

Чика настырным голосом прокричал ему вслед:

- Ага-а! - Попугай уже окончательно пришел в себя после купания в борще - летал по дому, теребил клювом шторы и пребывал в хорошем настроении.

- Ага, - подтвердил Левченко, вошел в свою комнату и аккуратно прикрыл за собою дверь.

Ему показалось, что в проем попала тряпка - непонятно откуда свалилась, Левченко, поморщившись, потянул ручку сильнее, но дверь не закрылась.

Он с досадой оглянулся, и глаза у него округлились, стали темными, а на лбу, словно Левченко слушал свой приговор, выступил пот.

Рывком распахнув дверь, он присел на корточки. Тряпка, застрявшая в проеме, свалилась вниз. Это был Чика - переломанный, с вывернутыми черными лапками и сбитой набок головой. Левченко не заметил, что Чика решил проследовать за ним в комнату, и раздавил попугая дверью.

- Чика, - с болью прошептал Левченко, взял смятый, лишенный жизни комочек в руки, подул на него. В горле у Левченко вспухло что-то теплое, соленое, он сглотнул слезы. - Чика! - Снова подул на попугая: ему казалось, что дыхание его поможет Чике, оживит птицу, но Чика был неподвижен.

Левченко помотал головой, будто пьяный, зажмурился от секущей тоски и боли, сделавшейся совсем нестерпимой.

Плечи у него затряслись. Левченко казалось, что потерял он существо такое же близкое и родное, как и мать.

А что он скажет матери, когда та вернется домой?

Чем ближе колонна Стефановича подходила к Москве, тем больше на трассе становилось машин - таких же громоздких, как и в колонне Стефановича, фур, похожих на железнодорожные вагоны, легковушек и обычных грузовиков - "каботажников" дороги, преданных трудяг, которых Рогожкин любил за работоспособность и выносливость - они ходили не только по шоссе и проселкам, но и по топям, по непролазной, разваривающейся весной и осенью в кашу пашне, по лесным просекам и склонам крутых оврагов, таких машин, как безотказные московские ЗИЛы, по мнению Рогожкина, на Западе не было.

Чаще всего встречались легковушки, было много иномарок, особенно "мерседесов". Самых разных модификаций: от представительских, роскошных, стоивших целое состояние, до небольших, аккуратных, в которых жены новых русских миллионеров ездят к Юдашкину за обновками либо в закрытые магазины познакомиться со свежей партией изысканной французской парфюмерии, прибывшей из Парижа.

Москва - это Москва. От всех переделок, перестроек, перестрелок, разборок и дележей она хапнула больше всего. Но Рогожкин не завидовал тем, кто жил в Москве: уж лучше обитать в какой-нибудь полуголодной нищей деревеньке, чем в сытой, пестрящей богатыми иностранными вывесками столице. Слишком уж страшно жить в Москве простому человеку, который не имеет ни охраны, ни блата в правительстве, ни туго набитого долларами кошелька.