Охота на сокола. Генрих VIII и Анна Болейн: брак, который перевернул устои, потряс Европу и изменил Англию

Маргарет Коффин уже известна нам как супруга шталмейстера Анны. Сэр Уильям Коффин, спасаясь от гонений на ближний круг Анны, угрожавших превратиться в охоту на ведьм, был счастлив, что его супруге нашлось место среди шпионок Кромвеля. За загадочным именем «госпожа Стонор» могут скрываться две женщины. Одна из них – Элизабет Стонор, супруга Уолтера Уолша, камергера личных покоев короля, и вдова Уильяма Комптона. Примерно в 1540 году она снова вышла замуж за сэра Филипа Хоби, и к этому времени относится ее портрет работы Ганса Гольбейна. Вторая – ее мать, тоже Элизабет, вторая супруга сэра Уолтера Стонора из местечка Стонор-парк в Оксфордшире, у которого был острый конфликт с Болейнами. Скорее всего, это была старшая из двух женщин, поскольку та, что моложе, во времена Анны звалась бы «госпожа Уолш». Никто из них не упоминается в списках дам, состоявших в услужении Анны, но известно, что одна из них вместе с Марджери Хорсман участвовала в похоронной процессии Джейн Сеймур. Болейны допустили большую ошибку, выступив на стороне своего экстравагантного родственника Адриана Фортескью в имущественном споре с семьей Стонор, которую в то время поддерживал Кромвель. То, что сэр Уолтер был одним из информаторов Кромвеля, подливало масла в огонь⁶.

Анна испытывала неприязнь ко всем четырем дамам. Дважды она жаловалась Кингстону. «Я думаю,– язвительно произнесла она, обращаясь к нему во второй раз,– это проявление жестокосердия короля, который прислал сюда тех, кого я никогда не любила». Кингстон вспоминал: «Я заверил ее в том, что король считает их честными и добропорядочными женщинами», на что Анна возразила: «…я предпочла бы, чтобы рядом со мной были те дамы из личных покоев, к которым я более всего расположена»⁷.

Поведение Анны с того момента, как барка доставила ее в Тауэр, подробно описано в первом письме Кингстона. Поначалу она была в состоянии, близком к панике. «Меня ждет темница?» – в ужасе спросила она, но констебль успокоил ее: «Нет, сударыня, вы отправитесь в те покои, где провели ночь накануне коронации». Почувствовав облегчение, она больше не могла держать себя в руках. «Я этого не заслуживаю!» – воскликнула она и, упав на колени, залилась слезами. Однако за этим последовал неожиданный «приступ смеха», который озадачил Кингстона. Впоследствии подобное «повторялось с ней не раз» – признак того, что она переживала сильнейшее нервное потрясение⁸.

Самообладание вернулось к ней, когда она оказалась в своих покоях, и тогда она обратилась к Кингстону с просьбой «умилостивить» Генриха, чтобы ей было позволено принять причастие «в молельне рядом со спальней, где бы она могла просить Всевышнего о пощаде». Она повторила эту просьбу спустя день или два, попросив также о том, чтобы к ней прислали ее альмонария Джона Скипа, которого к тому времени уже выпустили после допроса, учиненного ему по поводу его крамольной проповеди. Пытаясь выведать у Кингстона, не известны ли ему причины ее ареста, она проговорилась, что у нее есть кое-какие догадки по поводу того, в чем ее могут обвинять, и что она поняла это из вопросов, которые задавал ей утром ее дядя, герцог Норфолк. Она клялась, что «не вступала в греховную связь с мужчиной». Она была Генриху «верной супругой», однако слышала, будто ей предъявят обвинения в супружеской измене с тремя мужчинами. Сложность заключалась в том, что у Анны не было способов доказать свою невиновность, кроме как «открыть свое тело». Сказав это, она театральным жестом «расстегнула платье» и продемонстрировала белоснежную льняную сорочку в знак того, что она была невиновна⁹.

Ей не составило труда догадаться, кто были двое из этих троих. Норрис, который, по ее мнению, мог оговорить ее, уже был в Тауэре, и она знала об этом, впрочем, как знала она и о Марке Смитоне. В ответ на ее тревожные расспросы о местонахождении брата Кингстон заверил ее в том, что видел его утром «до обеда при дворе» и что он оставался в Уайтхолле. Это было неправдой, поскольку Джорджа и Норриса доставили в Тауэр в тот же день несколькими часами ранее¹⁰. Она боялась за мать, которая, как ей казалось, могла «умереть от горя», и тревожилась за Элизабет Браун, у которой из-за переживаний за Анну «ребенок перестал шевелиться в животе». Судя по всему, она не знала, что Элизабет Браун тоже дала показания против нее¹¹.

Затем Анна спросила Кингстона, может ли она рассчитывать на справедливый суд, прежде чем умрет. На это констебль лицемерно заметил, что иначе и быть не может, поскольку «даже последнему бедняку король не отказывает в правосудии». На этот раз в раздавшемся в ответ смехе звучал сарказм: она слишком долго находилась рядом с Генрихом и знала, как может действовать ее супруг. Через день или два она вернулась к этой теме. «Я добьюсь справедливости»,– заявила она. «Можете не сомневаться»,– заверил ее Кингстон. Полная решимости, она произнесла: «Если кто-нибудь обвинит меня, на все обвинения я могу сказать только “нет”, и у них не будет свидетелей против меня». Анна и не догадывалась, что приготовил для нее Кромвель¹².