Охота на сокола. Генрих VIII и Анна Болейн: брак, который перевернул устои, потряс Европу и изменил Англию

Более всего Кромвель хотел получить от Анны сведения о других лицах, которых можно было изобличить, а также новые примеры ее опрометчивых речей и подтверждения того, что случаи, о которых он был наслышан, действительно имели место. Только так он мог приобщить их к делу и использовать в качестве основания для предъявления обвинений более широкому кругу лиц. Анна не заставила себя долго ждать. Напуганная отчаянным положением, в котором она оказалась, и неожиданностью всего случившегося, Анна не могла собраться с мыслями и без конца говорила, иногда путаясь, сбиваясь и «лепеча что-то бессвязное». Уже допуская саму вероятность того, что Смитон и Норрис могли быть арестованы, она, в сущности, соглашалась с тем, что дисциплина в ее личных покоях была слишком свободной, а сама она вела себя довольно легкомысленно. Она даже иногда шутила по этому поводу. Однажды она поинтересовалась у Мэри Кингстон, стелет ли кто-нибудь постели узникам, и, услышав, что здесь это не положено, ответила каламбуром. Она обыграла два похожих слова pallet (от англ. тюфяк, соломенная кровать) и ballet (от англ. баллада). Сочинение баллад – так в Средние века назывался жанр куртуазной поэзии – было популярным развлечением при дворе и нашло отражение в Девонширской рукописи. Стихотворениями такого рода прославились ее брат Джордж и Уайетт. В итоге получилась грустная шутка: «Теперь постели им стелить некому, зато есть время сочинять баллады»¹³.

Не в силах остановиться, она сообщала все новые и новые подробности, дополнявшие картину свободных нравов при ее дворе. В среду 3 мая она сама рассказала миссис Коффин о двух злополучных эпизодах с Норрисом и Уэстоном, тех самых, которые спровоцировали всю ситуацию и о которых до этого от своих шпионов знал только Кромвель. Получить подтверждение от самой Анны, в ее собственном пересказе, из ее собственных уст – Кромвель и мечтать не мог о такой удаче. Она поведала и о случае с Марком Смитоном, однако не упомянула ни слова о Уильяме Бреретоне. Быть может, она не знала, что он тоже арестован? А возможно, ей просто не о чем было рассказать?¹⁴

Очень немногие отважились открыто высказаться в защиту Анны или кого-либо из других узников. Среди тех, кто не побоялся, были жена и мать Уэстона, а также жена Джорджа Болейна, Джейн Паркер, Жан де Дентевиль и архиепископ Кранмер. Будучи личностью неоднозначной, Анна никогда не умела, а скорее, не хотела строить долговременные отношения со своими сторонниками и полагалась в основном на семью и ее связи. Осознавая неминуемое поражение, она надеялась, что помощь придет к ней с другой стороны. Ее вера в народную любовь («большая часть Англии молится за меня») была иллюзорной, и она напрасно надеялась на вмешательство друзей. Кингстон рассказал Кромвелю о том, как она однажды воскликнула: «Я молю Бога, чтобы со мной были мои епископы, ибо все они пошли бы к королю просить за меня». В действительности, кроме Кранмера и Скипа, других желающих вступиться за Анну не было. Ее первый альмонарий Николас Шекстон даже обвинил ее перед Кромвелем в том, что она «постоянно его обманывала»¹⁵.

Мать Уэстона, «переживая большое горе», как пишет Ланселот де Карль, лично просила Генриха за сына. Его жена, Энн, будучи полноправной наследницей большого состояния, предлагала отдать все имущество за освобождение мужа. Джейн Паркер, через посредничество Фрэнсиса Брайана и Николаса Кэрью, отправила в Тауэр джентльмена-привратника, чтобы тот проведал Джорджа и передал ему, что она будет «смиренно просить Его Величество за своего супруга». Джордж попросил поблагодарить супругу за ее старания, но, не сдержав слез, спросил Кингстона о том, когда его будет допрашивать совет, так как полагал, что это должно предшествовать судебному разбирательству. Тогда он еще не догадывался, что Кромвель уже был готов запустить процесс¹⁶.

17 мая из Булони с некоторым опозданием прибыл Жан де Дентевиль. Он тоже безуспешно просил за Уэстона, с отцом которого был хорошо знаком¹⁷. Из епископов, которых Анна называла «своими», в ее защиту выступил только Кранмер, да и он действовал весьма неоднозначно. Кромвель, опасаясь его вмешательства, в день ареста Анны и ее брата отослал его по срочным делам в Ламбет, что лишило епископа возможности хотя бы попытаться встретиться с королем. Поскольку Кранмер черпал всю информацию о случившемся главным образом из уличных слухов, в среду 3 мая он решился изложить просьбу в защиту Анны в письме Генриху, с особой осторожностью подбирая слова и выражения. «Я в полном замешательстве,– так начинается его письмо,– разум мой находится в величайшем смятении, ибо нет женщины, равной Анне, о которой я был бы лучшего мнения, что заставляет меня верить в ее невиновность». Тем не менее архиепископ, давно знавший Генриха, проявил достаточно благоразумия, чтобы позаботиться о собственной безопасности, и добавил: «И все же я думаю, что Ваше Величество не зашел бы так далеко, если бы она положительно была ни в чем не виновата»¹⁸.