Охота на сокола. Генрих VIII и Анна Болейн: брак, который перевернул устои, потряс Европу и изменил Англию

Существовали и другие причины, по которым казнь откладывалась. В дневные часы ворота Тауэра держали открытыми, и любой желающий мог попасть во внешний двор. Стремясь избежать досужих домыслов и ненужных подозрений, а также ограничить распространение за пределы страны слухов о казни Анны, Томас Кромвель, первый секретарь короля и главный блюститель закона, приказал Кингстону прежде, чем королева взойдет на эшафот, выдворить с территории Тауэра около тридцати иностранцев. Также Кромвель обратился с поручением к своему верному соратнику, торговцу и банкиру Ричарду Грешему, который, кстати, вскоре стал мэром Лондона несмотря на то, что был крайне непопулярен среди горожан. От Грешема требовалось обеспечить безопасность и проследить за тем, чтобы на казнь были допущены лишь те, чье присутствие одобрил сам король, «дабы не было пересудов». Кроме того, сам Генрих, который отличался большой предусмотрительностью и планировал все в мельчайших деталях, настаивал на том, чтобы присутствовали все, кто имел отношение к этому делу. Существовавшая с самого начала неопределенность по поводу даты и времени давала Кингстону повод для беспокойства: «Если точный час не будет объявлен (что вполне возможно), в Лондоне не будут знать о казни, и тогда присутствующих будет мало, а я полагаю, лучше всего умеренное число зрителей». На этот счет он мог не волноваться⁵.

Будучи человеком, не лишенным сострадания, Кингстон пытался отвлечь внимание Анны от путаницы со временем. «Вы не успеете почувствовать боли, – произнес он, – все произойдет молниеносно».

«Я слышала,– ответила она,– что палач – мастер своего дела, да и шея у меня такая тонкая». С этими словами она «обхватила шею рукой и от души рассмеялась». Смелость всегда была ее верным спутником, не покинула она ее и сейчас. «Я видел многих ожидающих казни, как мужчин, так и женщин,– докладывал Кингстон Кромвелю,– и все они (то есть все до единого) пребывали в великом горе, но, как я понял, эта леди находила в смерти отраду и утешение». Теперь, когда ее брак и репутация были загублены, Анна уверовала в искупительную силу Христа⁶.

К утру пятницы все было готово. Эту ночь Анна снова провела на коленях в молитве, Скип все это время был подле нее. Она чувствовала себя настолько измученной, что не могла уснуть. Кингстон появился на рассвете и объявил ей, что она умрет сегодня, а также вручил ей кошелек с двадцатью фунтами, которые она по традиции должна была раздать в качестве милостыни перед смертью. В девятом часу утра он вернулся. Момент приближался⁷.

Анна оделась сама, с особой тщательностью готовясь к своему последнему появлению на публике. Еще подростком при дворе королевы Франции Клод она узнала, какую силу имеет красивая одежда и как много она может сказать. Сегодняшний повод требовал строгой сдержанности, а не броской пышности, поэтому она выбрала платье из серого дамаста, отороченное мехом, поверх которого она надела горностаевую накидку. Ее выбор говорит о многом, поскольку прежде в ее гардеробе не было места шелку и атласу темных и нейтральных тонов. Она всегда избегала серого и черного – цветов, которые традиционно носила ее предшественница, королева Екатерина Арагонская. Анна привела в порядок еще не утратившие блеска темно-каштановые волосы и спрятала их под английским гейблом[4], снова изменив своему вкусу, ведь обычно она предпочитала носить более модный арселе, или французский чепец, который был ей особенно к лицу. Не следует недооценивать и выбор головного убора. С младых ногтей Анна была убежденной франкофилкой: ее вкусы и предпочтения разительно отличались от тех, что были приняты у прежних жен английских монархов,– однако сейчас это был повод публично заявить о том, что она истинная англичанка⁸.

В сопровождении леди Болейн и трех других фрейлин она в последний раз вышла из своих покоев, спустилась вниз и оказалась на улице. Пройдя через внутренний двор замка и ворота Колдхарбор, она обогнула Белую башню и вышла на Тауэр-грин перед зданием арсенала. На этом месте королевские солдаты часто упражнялись в стрельбе из лука и огнестрельного оружия, а к дню казни там был поспешно сооружен «новый эшафот» – в этот раз кровь прольется по-настоящему⁹.