Охота на сокола. Генрих VIII и Анна Болейн: брак, который перевернул устои, потряс Европу и изменил Англию

К помосту высотой не более трех футов[5] вели четыре или пять ступеней¹⁰. Предполагалось, что эшафот должен был быть задрапирован полотном черного цвета, однако неизвестно, успели ли служащие Тауэра в срок завершить все работы. Вокруг эшафота располагались наспех сооруженные ряды сидений для наиболее именитых зрителей, среди которых был и пасынок Анны, семнадцатилетний Генри Фицрой, герцог Ричмонд, внебрачный сын короля, который, вероятно, должен был представлять своего отца. Анна никогда его не жаловала, и сегодня он с удовольствием посмотрит ее казнь. Рядом с ним сидели герцог Саффолк, сэр Томас Одли (лорд-канцлер), Кромвель и большинство членов Тайного совета, а также члены палаты лордов. За ними расположились мэр и олдермены[6] Лондона, а из-за их спин выглядывали представители ливрейной гильдии во главе с владельцем и старостами Почтенного общества торговцев тканями (Worshipful Company of Mercers)¹¹. По свидетельству одного из служащих Тауэра, многие из присутствовавших жителей Лондона привели с собой жен, да и некоторым чужакам (то есть иностранцам), несмотря на строгий запрет, удалось проскользнуть незамеченными, минуя охрану¹². Один из будущих слуг Кромвеля отмечал не без простительного преувеличения, что толпа в Тауэре насчитывала не менее тысячи человек. Скорее всего, собравшихся было вполовину меньше¹³.

Когда Анна подошла к эшафоту, Кингстон помог ей подняться по ступеням. Было уже почти девять часов утра, и, как того требовал протокол, он позволил ей произнести короткую прощальную речь. Собравшиеся уже имели представление о том, что говорят осужденные в своем последнем слове. По традиции они должны примириться со своими обвинителями и со всем миром, признать вину и, доверившись милости Божьей, попросить всех присутствующих помолиться за них, а затем мужественно принять свою смерть. От них ожидали покорности воле короля и веры в справедливость королевского суда. Никто не смел усомниться в беспристрастности приговора или возразить королю – короля было принято восхвалять как справедливого и милостивого господина. Но самое главное, осужденные должны были признаться в том, что они грешники, как все смертные в глазах Бога, и что они заслуживают смерти¹⁴.

Однако Анна была не из тех, кто слепо подчинялся правилам, если она чувствовала их несправедливость. Всего три недели назад она была самой влиятельной женщиной в стране. «С приветливой улыбкой на лице» она подошла к краю эшафота, чтобы обратиться к собравшейся толпе, и наконец произнесла тщательно подготовленную речь:

Добрые христиане, я пришла сюда, чтобы умереть, ибо таков закон, и по закону сему я приговорена к смерти, и потому я ничего не скажу против этого. Я пришла сюда ни чтобы обвинять кого-то, ни чтобы говорить против того, в чем меня обвиняют и за что приговорили к смерти, но я молю Бога спасти короля и послать ему долгие годы царствования над вами, ибо никогда не было более благородного и более милосердного повелителя; и для меня он всегда был добрым, великодушным господином. И если кто-то осмелится оспорить мои слова, я требую, чтобы его судили со всей строгостью. Итак, я прощаюсь с миром и со всеми вами и сердечно желаю, чтобы вы все молились за меня. Боже, помилуй меня. В руки твои, Господи, предаю душу свою¹⁵.

Толпа застыла в молчании, но не от того, что было произнесено, а от того, что сказано не было. Королева не созналась публично в своих грехах, она не призналась в том, что причинила зло своему супругу, в ее речи не было и намека на то, что она виновна в преступлениях против Бога и природы, в которых ее обвинил королевский суд. В XVII веке один ученый, работая над расшифровкой ее слов в Бодлианской библиотеке в Оксфорде, охарактеризовал их как «загадочную и неоднозначную речь королевы»¹⁶.

Последнее слово было сказано, и фрейлины сняли с Анны накидку, оставив ее в одном платье. Низкий прямоугольный вырез платья по моде того времени оставлял шею открытой, так что ничто не могло помешать палачу. Анна сама сняла головной убор и, подобрав волосы, спрятала их под полотняный чепец. После этого она «закрепила подол платья вокруг ног», чтобы при случайном движении юбки ноги оставались закрытыми. Затем она «опустилась на колени». Единственное, что выдавало ее душевное состояние, был несколько раз брошенный назад взгляд¹⁷. Было ли это продиктовано вполне объяснимым страхом, что палач ударит раньше, чем она будет готова? Или за этим скрывалось что-то иное? Несмотря на жестокое обращение во время ареста, королева ранее говорила Кингстону: «Король так поступает, чтобы испытать меня»¹⁸.