Ну и далее всё в том же духе. Да, да, не смейтесь, ребята. Я понимаю, что песня, которую родившийся в 1978 году в ЮАР Луи Пеплер, больше известный почтеннейшей публике как Бок ван Блерк, спел аж в 2006 году, не слишком-то подходит для реалий Англо-бурской войны, хотя от её текста, помнится, всё-таки слегка зассало правительство паразитирующих на руинах свергнутого режима апартеида чёрных нуворишей – сочли за призыв к восстанию, но быстро охолонули.
Однако не петь же мне было в тысяча первый раз про Трансвааль, который горит в огне, и сидящего под деревом раскидистым печального бура? Разумеется, в процессе «исполнения» я ужасно переврал не только мелодию, но и слова, поскольку бурский язык, больше известный как африкаанс, – это вообще не подарок, во всех смыслах, а я эту песню помнил исключительно на слух, хотя глазами текст тоже, было дело, читал. Но подозреваю, что слушателям вполне хватило даже такого корявого исполнения, поскольку получилось вполне себе жалостливо и в меру непонятно.
По-моему, все присутствующие были прямо-таки в ахере от моей «антихудожественной самодеятельности».
– Это на каком же таком языке? – поинтересовался заметно потрясённый и, кажется, малость протрезвевший (возможно, непонятный язык навёл его на мысли о «белочке») Брдыч-Муранский.
– На африкаанс, – охотно пояснил я.
– А что, разве у буров свой язык? – заметно удивился слегка пьяный подпоручик Пауксон, явно плохо учившийся в гимназии.
– А вы не знали? – притворно удивился я в ответ.
– А про что эта песня, господин Рейфорт? – захлопала длинными ресницами младшая интендантская дочь Екатерина Ростиславовна.
Я начал объяснять барышне, а заодно и всем присутствующим, что генерал Коос Де ла Рей для буров примерно то же самое, что для нас был Михаил Илларионович Кутузов в 1812 году. Ну а по тексту – дескать, враги сожгли наши дома и сгубили наши семьи, куда теперь пойти бурам, кому нести свою печаль… Тут, как-то рывком поняв, что это немного не из той оперы (за ван Блерком вдруг явственно замаячил Михаил Васильевич Исаковский на пару с Матвеем Исааковичем Блантером, и это при том, что пьян я не был, всего лишь прикидывался!) и дальше неизбежно возникнут перекрёсток двух дорог и травой заросший бугорок с горькой бутылкой на гробовом камне, я закончил свой примерный перевод так: «Мы сидим на горе, все в грязи и крови, вокруг англичане в хаки, генерал Да ла Рей, Лев Западного Трансвааля, приди и возглавь нас, мы сплотимся вокруг тебя и сколько раз увидим англичан, столько раз и убьём…»
В этом месте я чуть не прикусил язык, осознав, что меня опять занесло куда-то не туда, а именно в сторону фронтовой лирики Константина Симонова, и я предпочёл замолчать, едва не сказав в финале «в общем, все умерли» и мысленно заржав по этому поводу.
Но, так или иначе, подобный «перевод», кажется, устроил всех, дамочки и барышни сочувственно пригорюнились, а господа офицеры опрокинули по новой рюмке.
Куда хуже было то, что меня попросили спеть ещё. А поскольку насчёт того, когда и что именно начали петь, в моём образовании имелись кое-какие пробелы, я допустил ряд досадных оплошностей. Допустим, пара романсов на слова Дениса Давыдова (запомнил из кино с Андреем Ростоцким – что-то там про трепетание, воздух для дыхания и прочее) или «Дорогой длинною» тут были к месту, а вот с исполнением окуджавовских «Господа юнкера» я явно дал маху (начал петь раньше, чем сообразил, что это вообще-то 1970-е!), хотя и успел невзначай изменить в строчке «на германской войне только пушки в цене» «германской» на «японской». Когда меня потом с заметным удивлением спросили, откуда эта песня и чьи слова, я сказал, что не знаю чьи, а услышал я эту песню на одном вечере в Санкт-Петербурге. Слава богу, что не успело дойти до разных там казачьих песен от самого известного питерского еврея со «Скорой помощи» – из-за недостатка в голове подходящих текстов уже прямо-таки вертелись на языке все эти «не буди казака, ваше благородие», «только шашка казаку во степи подруга» и прочее. Ей-богу, я бы точно затрахался объяснять людям из начала прошлого века, кто такой Александр Розенбаум и зачем он нужен…
Дальше, к моей несказанной радости, гитара перешла к другому исполнителю песен ртом, прапорщику Грекову, который мало того что выглядел красавчиком (так и просился на афишу с надписью «Известный исполнитель русских народных романсов» или что-то вроде того), так ещё и играть умел, да и слухом с голосом обделён явно не был. Ну а репертуар у него был куда более привычный для здешних обывателей.