Охота на сурков

— Послушай… послушай… мои… послушай, я могу с чистой совестью утверждать, что понятия не имел об этом прискорбном случае…

— С чистой совестью.

— Вот именно, с чистой совестью. Этот случай проходил не по моему ведомству…

— С чистой совестью.

— Если бы я узнал, что его арестовали… если бы ко мне вовремя обратились, я бы, не медля ни секунды, начал хлопотать об его освобождении…

— С чистой совестью.

— Да, конечно… разумеется, видишь ли, я сам… я сам, когда-то, когда он выступал еще у Ренца… давненько это было, хохотал до слез.

— Слезы.

— Я бы сразу связался с политическим отделом, как его…

— Слезы…

— Я хочу сказать, сразу связался бы с Мюнхеном…

— С цветочками. Пчелками. Хохотал до слезочек.

7

Я сидел через улицу наискосок от главного почтамта, на открытой веранде «Штефании»; только что я запил пассугерской минеральной водой две с половиной таблетки эфедрина фирмы «Мерк». (Фармакологическая фирма, выпускающая эти горькие, по помогающие дышать пилюли, принадлежит, наверно, потомку Иоганна Генриха Мерка, близкого друга Гёте.)

Эфедрин действовал в Энгадине иначе, нежели внизу, в Домлешге. Все мои чувства обострились. Ничего не расплывалось. Казалось, тебе дали бинокль и ты наводил его до тех пор, пока изображение не стало слишком резким.

Дыхание пришло в норму, жжение в глазах немного отпустило. Я отказался от мысли проконсультироваться с курортным врачом доктором Тардюзером.

Итак. Двое Белобрысых снова в игре. Партия заканчивается.

Мостни, стало быть, ненемой и не дебил. Он фанатик, примитивный субъект, если судить по его речи (речь его я слышал впервые). Но все же не дебил.

И вот я сижу на открытой веранде «Штефании»; сегодня самый длинный день в году, близится вечер, но еще совсем белый день, свет какой-то рассеянный. Я снова учусь дышать и мысленно восстанавливаю в памяти феномен двойной тени.

Светильник с двумя лампочками отбрасывает тени от винной бутылки: одна из теней — темная, другая — светлей.

Крайнер ни в коем случае не был опекуном Мостни. Возможно, именно последнийвозглавлял подразделение в составе двух человек. Фауш рассказала мне о самоубийстве Бальца Цбраджена — подражании самоубийству Ленца! Тоже двойная тень! Роковая «парность», удвоение одного и того же события… после этого мне следовало оставить свой «вальтер» в Понтрезине. (А разве гибель Максима Гропшейда в Дахау не «удвоилась» после гибели Гюль-Бабы? И снова «парность»: утонул де Колана — утонул Цуан; погиб в огне Тифенбруккер — умер от разрыва сердца Куят.)

У плетеного кресла «Штефании» был один плюс — когда я сидел в нем, «вальтер» слегка давил мне в бок (в последнее время я часто ощущал его давление).

Все относительно. Быстро изменился угол зрения. Окружающие предметы изменились, как говорится, в мгновение ока. Существуют ли театры мирных действий?

Да?

Существуют ли театры мирных действий? (Риторический вопрос.)

О театрах военных действий я кое-что знаю. Укрепленный треугольник: главный почтамт — «Штефания» — Cook’s Travelling Office [372], территория между ними, как видно, может стать театром военных действий. Невзирая на то что полицейский капрал Дефила регулирует на этой территории уличное движение.

Заметил ли меня Мостни, когда я звонил в соседней кабине на главном почтамте? Заметил ли он меня все же?

И посвятил ли в свои наблюдения Паретта-Пикколи, по прозвищу Фашист? Или может, тот отдал напрокат свой немецкий тяжелый мотоцикл с коляской, отдал на всю ночь, не зная, зачем?

Пошлет ли Мостни Крайнера для того, чтобы тот загнал меня в какое-нибудь определенное место?

Что мне делать? Прикрыть лицо газетой или светло-голубым шарфом Полы, превратившись в карикатуру на Шерлока Холмса? Нет, я сложил шарф, спрятал его в карман.

А что, если Крайнер и впрямь вышел из дома Туснельды — вражеской штаб-квартиры, находящейся совсем близко отсюда, и отправился на поиски?.. Тогда этот театрик мирных действий в один миг превратится в потенциальный театрик военных действий. Или соответственно в ничейную землю. Но только для нас — для него и для меня. Все относительно…

Появился Пьяцагалли-младший — Фаустино, сын владельца отеля для спортсменов и просто отдыхающих, который находился через дорогу. Решил «прогулять» свой новый легкий костюм пастельных тонов, наверняка «сооруженный» дорогим миланским портным. Небрежным жестом я снял свои дешевые темные очки. Я считаюсь человеком с моноклем, а не очкариком, смотрю вдаль через монокль. Очкарик Фаустино взглянул на меня, нет, скорее уставился на меня. Без сомнения, узнал, но отвернулся, даже не поклонившись.

Почему он меня умышленно не заметил? Так сказать, «отбрил»? Не потому ли, что был фельдфебелем в том горнострелковом полку, где служили братья Цбраджен? Не стоит лезть в чужие секреты, объяснять поведение незнакомых людей… Может быть, он просто самую малость обиделся из-за того, что я, постоянный клиент Пьяцагалли, расположился на веранде конкурирующего заведения.