Охота на сурков

— Эй вы, фуксы, — рявкнул он мне и своей своре, — эй вы, фуксы, здесь, на фехт… на фехтовальной площадке… сейчас заслуженный фукс де Колана… — щелкнули каблуки, затявкали псы, — отъявленный драчун… продемонстрирует вам… показательный… поединок корпорантов.

Отведя левую руку, он стремительно ткнул в воздух тростью с резиновым наконечником и, перекрывая усиливающийся лай, захрипел:

— Четвертая позиция… четвертая позиция… Удар!.. Ха, здорово попал! Двух зубов как не бывало, а для шва на щеке тринадцать скобок.

— Не тебе меня учить фехтованию, старый фукс. Ведь я — доброволец-вольноопределяющийся четырнадцатого императорско-королевского драгунского полка, район комплектования Кёииггрец, в котором все — от самого юного вольноопределяющегося до желчного полковника — были бритыми и безусыми в честь покровителя полка фельдмаршала Леопольда Йозефа графа Дауна, победителя при Колине.

— За сие провит… противное всем корпоративным правилам высказывание твой старый фукс присуждает тебя выпить штрафной. — Он поднял рывком графин, плеснул вельтлинского в мой стакан. — Пей штрафной — до дна!

Я послушался.

— А теперь… — Он весь снял от восторга. — Марш блевать!

— Как, прошу прощенья?

— Марш блевать! — прохрипел адвокат.

Я щелкнул каблуками со странным ощущением невесомости, печатая шаг, обогнул стол и печь, и — кру-гом! Де Колана опустился на скамью, плечи его сотрясал беззвучный смех»

— А ты, Черно-Белый, пре… превосходный фукс. Завтра приму тебя в корпорацию. Это надобно обмыть…

Он налил вина, я снял пиджак, мне стало жарко, и присел рядом с растревоженным Патриархом в углу скамьи. Внезапное покашливание, скорее подавленный хрип:

— Хум-ррум-рресхааа… — И тут де Колана запел, грохая в такт тростью по столу, запел, хотя пеньем это назвать было трудно: яростно-экстатический хрип, которому словно загипнотизированная беспорядочно подтягивала, то скуля, то повизгивая, вся свора, переходил во всеобщее фанатическое завывание.

Gaudeamus igitur,
Juvenes dum sumus…

[60]

Де Колана внезапно умолк; завывание оборвалось. Но вот он замахал палкой, торжественно отбивая такт, и захрипел уже под сурдинку. Глаза его влажно блестели.

Ах, благодать ученья дней,
Куда же ты исчезла…

Загипнотизированная свора то повизгивала, то подвывала тихонечко. Сентиментальная какофония, исполненная пиано, оказывала неотразимое действие. Я едва не повалился на стол.

— Ха-ха-ха-а-а.

Де Колана потряс меня за плечо.

— Не смейся, — шепнул он, едва ли не плача, и трагически прохрипел:

О Jerum, Jerum, Jerum,
О quae mutatio rcrum…[

61]

— Да, кстати, mutatio rerum. — Я отер слезы смеха. — Брат этот, Пейдар Клавадечер… — Я все еще хихикал. — Он же был молод и полон сил, если я вас правильно понял, а? А потом — пиф-паф — и мертвее мертвого?

Адвокат уставился на меня окаменев, ни разу не моргнув. И лишь постепенно вернулся к окружающей действительности. Тягостность, с какой он преодолел частичную, но в чем-то, видимо, и полную потерю памяти, отразилась на его искаженном гримасой лице. Он сипло переспросил:

— Пейдар Клавадечер? — И отважился на вялый кивок.

— Да. Не позволите ли мне чуточку погадать, мой скрытный друг? — спросил я, опьянев от выпитого вина. — А что, если б я знал, кто этого Пейдара пиф-паф…

Тут-то она и проскользнула, его скрыто-лукавая усмешка. С удивительной живостью де Колана прижал палец к губам:

— Тсс-сс!

Хозяин протопал вокруг стола, поднял вверх заслонку, из окошечка в зал просочился слабый свет электрической лампочки. Он — раз-два-три — и убрал со стола, оставив только стакан адвоката, который тот не выпускал из рук, вытер винные лужи салфетками, все поставил к окошечку в кухню, взял протянутый ему оттуда голубой кофейник, две пузатые чашки, едва ли не целое корыто кускового сахару, вазу, из которой торчало печенье-палочки.

— A-а, «мертвячьи косточки», — проскрипел де Колана, кивнув на печенье.

Две рюмки, из которых мы уже пили, вернулись вымытыми, и вместе с ними бутылка, где точно в аквариуме плавало вьющееся растение.

— Особый род граппы, — представил мне адвокат этот аквариум. — Alla Ruta [62].

Хозяин что-то спросил де Колану на ретороманском языке и получил отрицательный ответ. Я понял благодаря гимназическим познаниям в латыни, что предложение Клавадечера зажечь свет в зале было отвергнуто. Хозяин качнул руками и хотел было идти, но де Колана хрипло окликнул его. Хозяин кивнул, и впервые на его лице промелькнула мрачно-угрюмая улыбка, он повернулся к окошечку в стене, но де Колана вновь что-то прохрипел, и хозяин застыл, покачивая руками. Адвокат, словно обессилев, сжал бутылку дрожащими пальцами и почти до краев наполнил граппой свой стакан. Хозяин тут же подхватил бутылку, налил обе рюмки, поднял одну — опять его горящий взгляд искоса устремился на мой лоб — и произнес:

— Evviva l’Austria! [63]

— Austria erit in orbe ultima [64], — прохрипел торжественно адвокат.