Охота на тень

Андреас обул теннисные туфли и потянулся за сумкой и ракеткой, которые уже были сложены в ожидании на полу.

— Сорри. Не успел. Мама звонила. Ты же знаешь, какая она, болтает без умолку.

Малин с улыбкой повесила тонкий кардиган на крючок.

Да, она очень хорошо знала, что представляет собой мама Андреаса. Эта маленькая женщина занимала на удивление много места. Она находилась в постоянном движении и беспрерывно болтала — о соседе, который никогда не стрижет газон, а в саду складирует уродливые старые покрышки, о своей помидорной рассаде, которая никак не принимается расти, о нынешней молодежи, избалованной и одновременно упущенной взрослыми, занятыми лишь потреблением и самореализацией.

Малин даже завидовала близким отношениям Андреаса с его мамой, потому что со времени убийства в Ормберге сама Малин пребывала в жутком вакууме.

Расследование, в котором тогда участвовала Малин, приняло оборот, который навсегда изменил её жизнь. Малин узнала, что один из её родственников много лет удерживал в своем подвале женщину. Более того — Малин оказалась дочерью той женщины.

Иными словами, та женщина, рядом с которой выросла Малин, та, которую она всю жизнь звала мамой, не была её биологической матерью.

«Как можно доверять вообще кому-то, когда даже самые близкие могут лгать годами?» — думала Малин.

Как после такого вообще жить?

Но Малин всё равно время от времени звонила матери — потому что продолжала думать о ней как о своей матери. Она ведь воспитала Малин и любила её все эти годы. Так что они продолжали видеться на дни рождения и Рождество. Но этой непринуждённости — бытовой болтовни обо всём на свете — о назойливых соседях, помидорной рассаде и сегодняшней молодежи — в их отношениях больше не было, и Малин по всему этому скучала до боли.

И ещё Малин знала, что её мама чувствует то же самое.

Малин скучала и по Ормбергу — по дремучим лесам, бездонным на вид озёрам, и по шхерам, вереница которых тянулась бесконечной змеёй по тамошним ландшафтам. Скучала по запаху влажного мха и по широким густым юбкам елей. По утренней тишине, по туману на полях и по суровой безыскусности живущих там людей.

— Повеселись там! — прокричала она вслед Андреасу, когда тот исчез за дверью, закинув на плечо спортивную сумку.

Малин подошла к Отто, который, уставившись в экран планшета, лежал на одеяле и грыз голубую пластиковую игрушку.

— Привет, мамин любимчик! — пропела она, опускаясь на корточки.

Малин поцеловала Отто в щечку и ощутила знакомый младенческий запах вперемешку с рвотным духом — вероятно, он срыгнул на ползунки.

Отто восторженно заворковал:

— Ма, — произнес он. — Ма-ма-мамама.

Раскачавшись, Отто сел, а затем ползком последовал за Малин, когда та отправилась в кухню готовить ему овсяный кисель.

На крыле мойки была брошена буханка хлеба. Малин убрала хлеб обратно в пакет, а потом положила в хлебницу. Потом вернула в холодильник маслёнку, засунула нож для масла в посудомойку и вытерла какие-то липкие жирные пятна с нержавеющей мойки.

Помешивая овсяную пудру в кастрюльке и ощущая, как маленькие пальчики Отто хватают её за ноги, Малин вдруг подумала, как ей повезло. Андреас был замечательным, даже невзирая на его неряшество на кухне. Больше всех на свете Малин любила малыша Отто и надеялась увидеть, как он растёт.

И тут она в который раз подумала о жертвах Болотного Убийцы, которым уже никогда не дано будет всё это пережить.

«Да, мне выпал счастливый жребий», — решила Малин.

На следующее утро они с Манфредом отправились в Эстертуну, чтобы поговорить с Бьёрном Удином — человеком, который когда-то был женат на Бритт-Мари. Он жил на десятом этаже видавшей виды серой бетонной многоэтажки на окраине городка, куда ещё не добралось благоустройство. Лифт был исписан именами и ругательствами и издавал едкий запах мочи. Прямо под кнопкой аварийной остановки кто-то написал: «Оксана сосёт за бутерброд с колбасой», и услужливо приписал рядом телефонный номер.

— Входите! — прокричал голос, когда они постучались в зелёную дверь. Под почтовой щелью липкой лентой был наклеен листок с надписью «НИКАКОЙ РЕКЛАМЫ!!!».

Они вошли в тесную прихожую, которая была завалена разнообразными вещами. Там были мусорные мешки, стопки невскрытой почты и горы пустых бутылок. Из глубины такой же захламлённой гостиной показался человек в инвалидном кресле.

Они сняли обувь и вошли, приветствуя хозяина.

На вид Бьёрну Удину было около восьмидесяти лет. Он был полноват, жидкие седые волосы верёвками свисали на плечи. Он поднялся со своего кресла и протянул трясущуюся руку.

— Да, я могу ходить, — пояснил он, и Малин обдало отчётливым духом перегара. — Но предпочитаю инвалидное кресло, когда нужно спуститься в центр. Очень удобно вешать на него пакеты.

По стенам стояли сложенные в стопки картонные коробки, а возле дивана Малин увидела скопление пустых бутылок из-под алкоголя.