Охота на Волколака

– Наслышан про сие представление. Надобно заглянуть, да все недосуг, – последовала долгая пауза. Сергей мялся. Похоже, мысленно подбирал слова. Я терпеливо ждала, пока он соберется с духом. – Софья Алексеевна, извольте простить за столь бесцеремонную просьбу, но не могли бы мы поговорить наедине?

И почему он такой учтивый, вежливый. Будь это не просьба, а что-то даже отдаленно похожее на приказ, я бы немедленно отказала. А так… Неприлично.

Я обернулась. Бросила вопросительный взгляд на Гордея. Он хмурился, но молчал, давая мне возможность решать самой.

– С какими-такими намерениями, Сергей Данилович? – пошутила я, пытаясь развеять потрескивавшее в воздухе напряжение.

Граф был предельно серьезен.

– С самыми приличными.

Шутку о том, что я здесь под присмотром полиции, так что – надо полагать, я успешно проглотила.

Попросив пристава непременно дождаться меня, я приняла руку Бабишева. Мы отошли. Место Сергей выбрал тихое, в закуточке. Кругом ни души. У него нервно подрагивали уголки губ. На моих – дежурная улыбка. Взгляд максимально заинтересованный, подталкивающий прекратить жеманство и поскорее начать разговор. К счастью, подействовало.

– Милая Софья Алексеевна, – он тяжело вздохнул и опустил голову, не глядя мне в глаза. – От всего сердца молю, разрешите просить у вас прощения. Я лично и моя семья так крепко виноваты перед вами, что я с трудом нахожу слова… Еще и затянул. Мне следовало сделать это раньше. Господин Бортников – простите, звать его приемным отцом я более не в силах – оказался настоящим мерзавцем и негодяем. Он причинил зло стольким людям, включая вас и мою маменьку. Вы не думайте, она не плохая, пусть и кажется жесткой и холодной. Под этой маской скрывается ранимая душа.

О том, какая у Акулины Никитишны «ранимая душа», я могла бы поспорить. Да толку? Родителей не выбирают. Их любишь несмотря ни на что. Какой бы не была, она – его мать.

– Сергей Данилович, это, право, ни к чему. Не будьте строги к себе, вы ни в чем не виноваты.

– Ежели бы не мое вам предложение руки и сердца, ничего бы не произошло. – Как часто говорил Прохор Васильевич – «если бы да кабы». Дед, как и я, не любил сослагательные наклонения. – Признаюсь честно, я не знал вас тогда. Пошел на сей постыдный шаг, дабы защитить семью, находящуюся на грани разорения. Но вы оказались такой… такой… Софья Алексеевна, я не заслуживаю вашего прощения.

Мой взгляд устремился вдаль. Туда, где пристав, стоя у самодельной печки, грел руки. На лице его читалась откровенная скука. Другой бы бросил все и ушел. Этот продолжал ждать. Как хорошо, что не все мужчины в этом веке склонны к мелодраме. Будто с ними и без того легко.

– Ваше сиятельство, – заявила твердо и четко, торопясь закончить неловкий разговор. – Давайте позабудем все, что произошло? Вы – человек бесспорно интересный. Я была бы счастлива называть вас своим другом. Предлагаю начать наше общение с чистого листа.

Сергей проследил за моим взглядом. Грустно улыбнулся, тяжело вздохнул.

– Полагаю, я опоздал. Возможно, оно и к лучшему. Софья Алексеевна, для меня нет большей чести, нежели принять ваше предложение.

От центральной площади, где расположилась ярмарка, до Мещанского участка, куда нас с Ермаковым звал долг службы, а также ожидающая невеста покойного репортера – госпожа Олейникова, полчаса неспешной ходьбы. Но ввиду разгулявшейся к обеду непогоды, пристав решить – негоже нам мерзнуть и поймал экипаж. Потрепанный, к слову. С удушающе-спертым воздухом внутри.

Но это полбеды. Больше всего меня удручало возникшее между нами непонятное напряжение. Оно пришло на смену последовавшему после разговора по душам – хрупкому единению. В тот самый миг, когда Бабишев, откланявшись, оставил нас наедине.

Я чувствовала неловкость, отводила взгляд. Ермаков изучал улицу, не отрываясь. Извозчик громко понукал лошадей. Холодный ветер бил в окно.

Нужно было что-то сказать, развеять обстановку. Но я не мастер словесности. Флиртовать, расточать томные улыбки не умею. Мне было интереснее проводить время за чтением детективов, либо заниматься учебой. А не вот это вот всё.

Экипаж резко остановился. Несущиеся впереди сани не вписались в поворот и едва не угодили в фонарный столб. Образовалась пробка. Пока городовые отчитывали лихача, нас с Гордеем заинтересовал скучающий у бакалейной лавки парень в гриме и наряде средневекового шута.

Пробегавшая мимо шумная ребятня вырвала из его рук кусок пирога и бросилась врассыпную. Шут попытался их догнать, но не учел, что пулены [1] не созданы для бега. Поскользнулся на покрытой льдом луже, кувыркнулся, и угодил в сугроб.

Мы с Гордеем оторвались от окна и, не сговариваясь, переглянулись прежде, чем нас обоих разобрал неудержимый смех. Напряжение сразу спало. В салон экипажа словно вкачали свежий воздух. До конца пути мы так толком и не заговорили. Зато тишина перестала угнетать. В ней даже ощущался некий уют.

– Тпру, приехали! – закричал извозчик, останавливаясь у кирпичного здания, с решетчатыми окнами.