Охота на волков

Ольга швырнула окурок в форточку, из кухни прошла в комнату. Леонид спал в кресле, неудобно свесив голову на плечо. Максимов разметался в жару на диване. Нога, перебинтованная выше колена, угадывалась в полумраке белым пятном. Он что-то бормотал сквозь сон. Кажется, кого-то ругал. Может быть, за полученную неведомо где пулю. Удивительно, но сам факт огнестрельного ранения Ольгу почти не встревожил. Что поделаешь, время нынче такое. Как сказал бы Саид: «стреляют»… На улицах и впрямь стреляли, вытворяя порой такое, чего еще лет десять назад нельзя было увидеть в самых жутких фильмах. И мрачноватую картину «Грачи» теперь впору было бы назвать «Соловушки». И потом мужчины — это все-таки мужчины. Без брани, без кулаков и вспыльчивого ума Ольга их себе не представляла. Она и сама, если бы ей предоставили такой выбор, предпочла бы родиться мужчиной. Женское ей претило, зачастую просто раздражало, но с этим приходилось мириться, как приходилось мириться со многим другим.

Логинов жалобно всхлипнул во сне. Ольга подошла ближе, присела рядом. Осторожно подложила ему под голову маленькую подушку. Не удержавшись, склонилась над ним, поцеловала в губы. Он нахмурился, пальцы правой руки шевельнулись.

— Ну уж нет! — мягкими движениями она принялась разглаживать его брови, ликвидируя хмурую складку. Может ему стало щекотно, но неожиданно Леонид улыбнулся. Отдернув руку, Ольга тоже улыбнулась. Снова потянулась к нему губами, но одумалась. Поднявшись с колен, совершила по комнате серию вальсирующих пируэтов. Может быть, для того, чтобы показаться самой себе справедливой, приблизилась к Максимову и, подняв сброшенное одеяло, заботливо укрыла.

Мужчины спали, и мирная картина наполнила ее душу радужным покоем. Вопросы «зачем» и «для чего» растворились в новом нахлынувшем настроении. Гладя себя по голове, с гримасой пай-девочки она обошла квартиру кругом и весело принялась за разборку раскладушки. Хотелось не спать, хотелось какого-нибудь по-детски розового видения. Пусть даже во сне. Ольга уже и забыла о том времени, когда в последний раз видела что-нибудь подобное. Снилась все какая-то хмарь про несданные экзамены, про голодных кошек и шагающие по улицам ожившие телевизоры… Расстелив свежие простыни, она с удовольствием вытянулась на тугой парусине. Ждать не пришлось. Сон заявился, как старый добрый пес, едва заслышав хозяйский оклик, прижавшись лохматым телом, склеил теплым языком веки, погрузил в сладкую истому.

Глава 11

Только что они угостились «Токайским», и полковник, заметно обмякнув душой, снова витийствовал. Мягкие тона его кабинета располагали к неспешным беседам, но более всего располагал к разговору сам собеседник. Странный этот интерес к своей персоне Валентин чувствовал на протяжении всего времени обучения. И кривую ухмылку Клима Лаврентьевича тоже с безошибочным чутьем относил на свой счет, понимая, что именно так относятся к всевозможным любимчикам. Отчего он угодил в любимчики, оставалось только гадать. Валентин предполагал, что причиной всему мог быть тот поединок, на котором полковник впервые с ним познакомился. Лужин тогда пощадил чужого офицера, Константин Николаевич постарался отплатить узнику той же монетой. По крайней мере ничего иного в голову не приходило, и Валентин попросту поднял руки, предоставив событиям идти своим чередом.

Если поначалу он опасался, что интерес к нему вот-вот угаснет, то со временем эти опасения рассеялись. Помимо всего прочего, полковник, кажется, привыкал к нему, как к удобному собеседнику. Судя по всему, Константин Николаевич остро нуждался в оппоненте — оппоненте неглупом, живо откликающемся на все его мысленные зигзаги, способном возражать без учета иерархических тонкостей. Таковым, вероятно, ему и представлялся Валентин Лужин. И приходилось стараться — даже тогда, когда стараться совсем не хотелось. Желание поболтать у Константина Николаевича могло возникнуть в любой момент, — Лужина вызывали из комнаты, и Баринов грозил кулаком, считая, что им сказочно подфартило и что Валентин просто балбес, если не понимает этого. «Всего-то и требуется от тебя, чудила, — чуток базара и не спать, когда тебе вешают лапшу на уши…» Валентин и не спал. Это ведь крайне важно — бурлит или не бурлит кровь в ответ на чужое разглагольствование. Женщины — те чувствуют подобные вещи мгновенно. И пароходиками пристают к тем пристаням, где это самое бурление присутствует. Хотя интерес — интересом, но порой Константин Николаевич заговаривал с ним о таких вещах, о которых с заключенными просто нельзя было заговаривать, и Валентин настораживался, прекрасно понимая, что знать в его ситуации следует самый минимум. Тише едешь — дальше будешь, меньше знаешь — дольше дышишь — и так далее, и тому подобное. Однако полковник, видимо, рассуждал иначе и, словно играя с ним, лихо перешагивал запретную черту, принуждая следовать за собой. Ничего другого узнику и не оставалось делать. Он вынужден был подчиняться.