— Да тем, что все время бьет по голове? По-моему, таких, о которых ты рассказала, он и достает чаще всего. Тех, что норовят просуществовать славненько да ладненько. Вспомни, кто в революцию уцелел! Много мы теперь дворян видим?… То-то и оно! Всех перевешали да перетопили. Остались самые трусливые да юркие, что за границу вовремя смылись.
— А зубастых твоих много уцелело? Ежов, Берия, Ягода… А Колчак с Корниловым, а Троцкий?
— Не та арифметика. Ты на людей нынешних погляди. Просто выйди на улицу и оглянись. Это ж горе голимое! Ну, никак мы не похожи на потомков князей да графов. Все больше на сапожников да извозчиков. Или на тех, что по лесам бродили с обрезами…
Ольга вздохнула.
— Никак не могу понять, Лень, то ли ты и впрямь такой злой, то ли просто псих?
Не отвечая, Леонид нехорошо рассмеялся.
— Вот видишь? Сам, значит, понимаешь, раз смеешься.
Тишина, последовавшая за ее словами, болезненно резанула по нервам. Сказанное сложно было взвесить и холодно оценить. Простенькие фразы вошли в мозг и в сердце, немедленно обратившись в обиду. И засвербило в голове иное, о чем думать абсолютно не хотелось. Возможно, самое обидное в жизни и есть всегда правда? Или хотя бы частица ее?…
Искоса взглянув на Ольгу, он пробурчал:
— А кто из нас не псих? Все психи.
— Тоже верно! — с каким-то внезапным задором Ольга крутанулась на месте, передернула плечами, поправляя простыню. Увидев ее, распахнувшуюся, Леонид сморгнул. Мысли о горьком и мрачном мгновенно улетучились.
— Хочешь, я тебе цветов куплю? Целый букет? Или коробку «Птичьего молока»?
— Глупый! Зачем спрашивать, покупай!
— А ты не ругай, коли умная! — он сел. — И перестала бы ты, что ли, разгуливать.
— Чего так?
— А того, что замерз я…
Лицо Ольги приняло выражение усталой снисходительности, и глаза ее сразу стали дьявольски умными. Леониду вдруг подумалось, что она наперед знает мысли всех своих кавалеров. И заранее потешается, читая непроизнесенные монологи. А может, заранее переживает тоску от столь блеклой предсказуемости. Глупо, смешно, а играть положено. И играет, наверное. С должным прилежанием. Чтобы не казаться чудной, не выделяться.
Он ощутил озноб. Ладони сами собой нырнули под мышки. Интересно, какой кретин первый изрек, что женщины дуры? Может, все как раз с точностью до наоборот?…
— Ну иди же сюда! — порывисто протянув руку, Леонид поманил Ольгу всеми пятью пальцами одновременно. Она закуталась в простыню плотнее и, сделав один дразнящий шажочек, остановилась. Словно погладила по голове и тут же отдернула кисть.
— Бедный мальчишечка, — затеял войну со всем миром! Вообразил, что никто на всем белом свете его не понимает.
— Так оно и есть, — Леонид проглотил предложенную наживку, слишком поздно сообразив, что вновь движется в заданном Ольгой направлении. Умелая рука вела его за ушко, словно нашкодившего мальчишку.
— Так оно и есть! — повторил он более сердито. — И свет твой вовсе не белый, а черный — черней некуда.
Ольга приблизилась к дивану, спокойно позволила обнять себя за бедра. Ноготками провела по спине Леонида, наверняка зная, что именно этого он от нее ждет.
— Бедный-бедный! Как тебе, должно быть, тяжело.
— Бестия! Хитрющая бестия! — перехватив Ольгу за талию, Леонид повалил ее на диван. Простыня соскользнула на пол, обнажая восхитетельную белизну Ольгиной кожи.
— Звонят, — она перехватила его руку, выразительно расширила глаза. — Кто это может быть?
— Какая разница!
— А вдруг что-то важное? Или у Сережечки Максимова беда стряслась?
Леонид с грозным мычанием оторвался от Ольги, рывком натянул на себя трико.
— Кто бы ни был, убью! И виновата будешь ты!
Через несколько секунд, стараясь двигаться на цыпочках, он быстро вернулся в комнату. Увидев его напряженное лицо, она тут же обо всем догадалась.
— Так и есть! Александр мечет икру… Это он?
Леонид кивнул.
— И кажется, он слышал, как я звенел цепочкой, так что придется открывать.
— Зачем же было красться? Подумаешь! Обычное дело… Муж приехал из командировки — и так далее, — Ольга фыркнула. — Мне что, прятаться в шкаф?
— Нет, там тесно. Да и ножки, боюсь, того… Давай-ка, лучше в ванную…
Сашка пришел плакаться, это Леонид сразу понял. И оттого, что один горевал, а второй тяготился необычным своим положением, разговор не клеился. Гость то и дело вскакивал, подбегал к окну, вглядываясь в сгущающийся уличный сумрак. Нос его, приплюснутый к стеклу, поначалу белел, чуть погодя медленно наливался кровью. На него было жалко смотреть, и Леонид смущенно покашливал, то и дело потирая лоб, отделываясь односложными предложениями.
— Это жизнь, Саня, что ты хочешь…