Охота на волков

С Бариновым они продолжали обмениваться многозначительными взглядами, в разговор однако вступали крайне редко. Бояться было чего. В один из дней исчез Карпенко. Кто-то из вертухаев шепнул Хазрату, что Карпенко «скормили псам». Подобное в стенах Учреждения практиковалось часто, и что это такое, заключенные знали прекрасно. Хорошая собака — это опытная собака. Укусить может любая, но «правильно» укусит лишь та, которой приходилось это делать не однажды. Возможностей набраться опыта у здешней псов хватало. Пока зэк чего-нибудь стоил, его выводили против людей. После, когда мало-помалу он превращался в «изжеванный материал», заключенного швыряли в оскаленные пасти четвероногих друзей. Баринов дрался с огромным бульдогом после пяти суток карцера. Легкой пластмассовой палкой Валентин отмахивался от разъяренной овчарки. Более всего не повезло Хазрату. Его оставили в компании трех откормленных псов. Никто не застрахован от ошибок. Дело Хазрата пролистали невнимательно, в тщедушном тельце не разглядели штормовой силы. Двум псам он успел сломать хребты, от третьего его самого отогнали дубинками. В память о том бое Хазрат хранил следы зубов чуть ли не по всему телу. Стыдился он однако не этих шрамов, стыдился своего расплющенного уха. Именно сюда пришелся удар, который и уложил Хазрата на арену. Начиная вспоминать тот день, бывший военспец всякий раз испытывал великий конфуз. По его словам выходило, что били его зеленые новички, и что хоть одну дубинку, но можно было отнять. А уж пофехтовать с охраной он, конечно бы, сумел.

Карпенко не походил на доходягу, тем не менее его списали. За неперспективность, за что-то, о чем арестантам приходилось только гадать.

В тот вечер, когда окончательно стало ясно, что Карпенко не вернется, сокамерники организовали траурный ужин. Накануне побывавший в поединке, Хазрат каждую минуту морщился, беспрерывно менял положение ног. Офицер, хлеставшийся с ним, целил исключительно по ногам. Такова, вероятно, была установка. Хазрат уверял, что сломал прыткому офицерику нос, но его собственное колено красноречивее всяких слов говорило об исходе поединка. Когда коленная чашечка раздувается в половину футбольного мяча, люди обычно ложатся на землю. Отдохнуть и порычать от боли. «Прыткий офицерик» добился своего. Установка оказалась выполненной.

Спиртное, разумеется, отсутствовало. Пили чай, грызли каменной твердости сухари. Тогда-то Баринов и позволил себе маленькую откровенность. Глядя в упор на Валентина, он пробормотал:

— На днях, Валек, обломится самое поганое. Готовься.

— Что именно?

Баринов замялся.

— Может, конечно, треп, но слышал я там какие-то намеки. Что-то вроде лабораторного опыта готовится, и твоя фамилия рядом мелькала.

— А мне одын хрэн, — вмешался Хазрат, — что опыт, что мордобой. Ко мне ток подклучали, я тэрпел, порошок в рот совали, я глотал. Главное бы хозяйство не трогали — и ладно.

— Что ты называешь главным?

— Понятно что…

— Интересно! Зачем оно тебе нужно — это хозяйство?

Хазрат осторожно прикоснулся к распухшему колену. Смуглое его личико покрылось сеточкой сосредоточенных морщин. К боли он прислушивался, как кот-охотник к шебуршанию расшалившейся мыши.

— Кто знает, — глубокомысленно изрек он, — сегодня мы тут, а завтра где-нибудь еще.

— Оптимист, — Баринов фыркнул.

Валентин, не замечая того, что делает, крошил в ладони жесткий сухарь.

— Значит, думаешь, могут списать, как Карпенко?

— Может, так, а может, и хуже сделают, — поднявшись из-за стола, Баринов прошелся по камере. — Кое-кто из старожилов поговаривает, что есть тут у них госпитальный полигон. Соображаешь? Туда самых здоровых берут. Сыворотки всякие испытывают, наркоту.

Валентин помрачнел.

— Что ж, с них станется.

— Ну… Я ведь только гадаю. Откуда мне знать? Может, действительно только треп.

— Давайтэ лучше споем, а? Зачэм грустыть? — Хазрат, не любивший мрачных разглагольствований, вполголоса тоненько затянул:

— Ух, рабынья куравая, белые цеты…

Раньше от этой «рабыньи» они тотчас хватались за животы, но сейчас оба промолчали. Валентин рассеянно глянул на ладонь, ссыпал истолченный сухарь в кружку.

— Ладно… Хазрат прав. Чего гадать? Что будет, то и будет.

— Лишь бы главное хозяйство не трогали! — фыркнул Барин.

— Правыльно!…

Свет под потолком мигнул, сменился на тускло-голубой, как в купейных поездах. Валентину захотелось зажмуриться. Лица собеседников враз стали темно-синими, зловещими. Чаевничали ожившие покойники, утлое пространство камеры напоминало гигантский гроб.

Глава 6

Нестерпимо ныл затылок, жилка на виске пульсировала с пугающей силой. Казалось, еще чуть-чуть, и давление, подпирающее снизу, сорвет голову, словно ветхонький клапан, ударит багровым фонтаном в потолок, безобразно зальет комнату. Логинов проглотил капсулу понтала и, одевшись, вышел в подъезд.