Обратно возвращались втроем. По дороге Роман признался, что у него было так тяжело на душе, что хоть давись. Думал даже в Новгород податься да уйти куда-нибудь с их лихим народом. Думаю, не перевелся он еще там. Да вот преподобный силу имеет. Перетянул.
В какой-то мере Роман был прав. Не перевелись там лихие людишки. А этому способствовала неопределенная ситуация в годы правления молодого Дмитрия, которому было не до Новгорода, когда литовцы стояли у стен его дома. Тогда новгородские бояре говорили: «Зачем нам Москва, когда она вот-вот падет перед Олгердом». Но и под него идти не хотели, знали, что драть он их будет нещадно. И тогда у кого-то из них родилась мысль: «А что, если отдаться под руку Михаила тверского». Даже призвали его наместников.
Но не все хотели рвать с Москвой. Поднялась буча. Тогда решили: если хан даст Михаилу ярлык на великое княжение, то их наместники остаются. Если нет – пусть уезжают прочь. Не получил Михаил великого княжения. Многие новгородцы стали требовать, чтобы тот забрал своих наместников. Но, как часто там бывает, одной стороне это надо, другой нет. Разгорается сыр-бор. И вот причина была, она всегда вела к кулакам. А поджигателем становился тысяцкий. В это время был им Осип. Чтобы изгнать наместников, он поднял Плотенский конец.
В этом конце жил один новгородец и был он хорошим сапожником. Недорого брал, хорошо шил, и все плотницкие шли к нему с поклоном. Все у него было хорошо. Деньга водилась. Изба мало уступала боярской. Вот одна беда, был у него сынок, Прокоп. Вырос детина на голову выше отцовской. А плечи, что боярские ворота. Кулачищи – с телячью голову. Как не заставлял, просил и умолял он сыночка учиться его отцовскому мастерству, все было бесполезно. Его тянуло к другому. Туда, на Софийскую или Ярославскую площадь, где частенько дело доходило до кулаков. Прокопу было все равно, на чьей стороне быть. Лишь бы помахать кулаками. Его приметили, начали рассказывать о другой жизни, жизни ушкуйников: свободной, удалой, раздольной. Он спал и видел стать им.
И вот, когда на призывы тысяцкого поднялся Плотницкий конец, Прокоп был во главе. Но три других конца сумели противостоять. И здорово бы досталось Прокопу, если бы ни чей-то призыв: «Айда, ребята, до ушкуев…»
Призыв был понят. И вот десятка два молодцов, в числе которых оказался и Прокоп, вышли в разбойный поход. Мечта парня сбылась. Шли они на Волгу по Мсте, Тверце. Первым городом, куда они напали, была Молога. Ничего не ожидавшие жители не могли оказать им сопротивления. Пограбив боярские и купеческие дворы, двинулись дальше. Попробовали было грабануть и Ярославль. Да не повезло. Ярославский князь собрал дружину, время было не спокойное, и он хотел с ними заняться. Не ведали они об этом и напоролись. Еле ноги унесли. Вот тут и показал себя Прокоп. Ярославцы их окружили. Все, хана! Хошь складай оружие да падай на колени. Ан нет, нашелся смельчак. Схватил оглобли да как попер на ярославцев. Те, не ожидая такого выпада, бросились врассыпную. Дорога к ушкуям была открыта.
Отбили им ярославцы охоту двигаться дальше. Завернули они лодии в обратную сторону. По дороге все же дернули Углич да еще кое-что по мелочи. Но главное, с чем они вернулись, – родился у них вожак. Эта неудачная вылазка их многому научила.
Такое поведение новгородцев дошло и до Дмитрия Иоанновича. Великий князь, занятый борьбой то с Тверью, то с литовцами, не мог сам обратить внимание на этот город. Но он разорвал с ними мир и велел своему посланнику сказать им: «Зачем вы ходили на Волгу, города и гостей моих пограбили?» Те ответили: «Ходили люди молоды на Волгу без нашего слова, но твоих гостей не грабили, били только мусульман, и ты не любы отложи от нас».
Видя скрытое упорство новгородцев, Дмитрий тогда посылает в Вологду отряд, где находились новгородские бояре Василий Машков и его сын, а также Прокопий Киев. Они шли со своими людьми с Двины, и был при них большой обоз. По новгородским меркам это были весьма большие и достойные люди. И они вынуждены были заключить с Дмитрием мир. Сюда же подключился и двоюродный брат Дмитрия Владимир Андреевич. Князья обязались помогать Новгороду в войне с Литвой, Тверью и немцами, а те – помогать князьям в войне с Тверью и Литвою. Подписание этого малозначимого договора позволило Дмитрию вздохнуть и радостно сказать: «Наконец-то мир!» Не рано ли были сказаны эти слова?
Медленно тлея, разгорался восток. В одну из ноябрьских ночей перед ханским шатром появился странный всадник. Его трудно было разглядеть. Мохнатая шапка, надвинутая до глаз, скрывала верхнюю часть лица, а поднятый воротник дождевика, на улице шел мелкий, холодный дождь, скрывал другую часть лица. Но весь его облик, начиная с прекрасного коня с дорогой упряжью и кончая самим всадником в дорогом дождевике, говорило, что это не простой человек. Так оно и вышло. На вопрос старшего охранника, кто он, тот ответил:
– Кипчатский Мурза Ятвин. Доложите хану, что я хочу сообщить ему страшную тайну.
– Но сейчас ночь. Стоит ли будить великого хана. Может быть, подождем до утра?