Охота за сокровищем

– Какой рапорт, простите?

– По поводу вызова вами бригады криминалистов.

– Ах вот в чем дело!

– Синьор Аркуа полагает, что либо вы затеяли идиотскую шутку с ним, его бригадой, прокурором Томмазео и доктором Паскуано…

В самом деле, каких людей побеспокоил!

– …либо вы уже не в состоянии отличить труп от надувной куклы.

Тут Монтальбано понял, что пора «наисрочнейше», как любит выражаться Катарелла, перейти на бюрократический жаргон.

– Начнем с того, что в отношении второй части рапорта, составленного и переданного вам синьором Аркуа, где, как я вижу, в отношении меня выдвинута не обоснованная претензия, а беспочвенная инсинуация, которая тем не менее сформулирована более чем оскорбительно, позволю себе воспользоваться правом защиты в вышестоящей инстанции, дабы воспрепятствовать вышеуказанному субъекту…

– Слушайте, речь идет о…

– Позвольте мне закончить.

Тон сухой и резкий: оскорблены его честь и достоинство.

– Что же касается первой части, в которой вышеупомянутый господин приписывает данный факт моему намерению устроить балаган, я вынужден, против своей воли, поставить в известность уполномоченные органы о явной и неоспоримой личной ответственности…

– Чьей ответственности?

– Вашей, синьор Бонетти-Альдериги.

– Моей?!

– Вашей. При всем неизменном уважении вынужден заявить, что вы, рассмотрев рапорт Аркуа и требуя от меня объяснений, в действительности решили навтыкать мне на основании его предшествующих заявлений и при этом сами допускаете, что я – человек, способный на идиотские шутки, тем самым одним махом сдавая на утилизацию мои более двадцати лет верной и безупречной службы, преданного и бескорыстного служения делу…

– Полноте, Монтальбано!

– …самопожертвования, честности, полного и категорического отказа от сделок и подношений, при любых обстоятельствах…

– Монтальбано, прошу, перестаньте! Я вовсе не хотел вас обидеть!

Теперь добавить хрипотцы, будто он вот-вот расплачется.

– А вот и обидели! Возможно, нехотя, но обидели! Я настолько удручен, настолько подавлен, что…

– Послушайте, Монтальбано. Я и не думал, что это вас так заденет. Давайте на этом закончим, хорошо? Найдем время обсудить все позднее, хорошо? Но спокойно, без эмоций, хорошо?

– Спасибо, синьор Бонетти-Альдериги.

Мои поздравления, Монтальбано, отлично сыграно, и времени почти не потратил. Он набрал Катарелле.

– Меня ни для кого нет.

Снова расположился на стуле, изучая сектор за сектором и делая заметки.

Спустя полчаса выяснилось, что шестьдесят процентов улиц в Вигате сужаются. Но у трех это бросается в глаза. Он записал названия и перешел ко второму указанию, гласившему, что улица «в кольцо свилась».

Как может улица свиться в кольцо?

Может, речь идет о конечной остановке автобуса, на который надо сесть?

Он еще раз взглянул на карту.

И вдруг заметил, что одна из улиц, Виа Гарибальди, резко сужающаяся, как старомодные галифе, упирается в круговой перекресток.

Вот о каком кольце речь!

А от кругового перекрестка шла Виа дей Милле, поднимавшаяся на холм, пролегавшая мимо кладбища и через новые кварталы на север. Теперь он был уверен, что угадал.

Глянул на часы – полшестого. Времени навалом. Чертыхнулся, вспомнив, что машину вернут лишь завтра утром. Однако попытка не пытка.

– Это Монтальбано. Хочу справиться о моей машине…

– Через полчасика можете забирать.

Какой там святой покровитель у автослесарей? Неизвестно. На всякий случай он одной молитвой возблагодарил всех святых разом.

Вышел из кабинета и сказал Катарелле, что уезжает и вечером в контору не вернется.

– А завтра утром, синьор комиссар?

– Спокойствие, Катарелла. Завтра увидимся.

Умри вдруг комиссар, и тот наверняка помрет с тоски, как бывает с верными псами. А Ливия способна умереть с тоски, если его не станет?

«Ну-ка, давай спросим наоборот: если бы Ливия исчезла, ты умер бы с тоски?» – ехидно поинтересовался внутренний голос.

Монтальбано предпочел отмолчаться.

Спустя три четверти часа он уже выруливал с кольцевой развязки на Виа дей Милле.

Миновал кладбище и продолжил путь между двумя мрачными цементными строениями, смахивавшими то ли на мексиканскую тюрьму, то ли на бункер для буйно помешанных и убийц, как тот может выглядеть в воображении буйно помешанного или убийцы. Все это называлось народной застройкой, бог знает почему. Видимо, гении от архитектуры сочли, что народу следует жить в домах, которые, едва впервые повернешь ключ в замке и переступишь порог, начинают разрушаться прямо на глазах, словно подземные фрески под воздействием воздуха и света.

Крохотные каморки, такие темные, что приходится постоянно жечь электричество, будто ты обитаешь в Швеции. Этим чудо-архитекторам удалось победить даже ослепительное сицилийское солнце.

Когда он был мальчиком, дядя иногда брал его с собой к другу, у которого в тех местах был участок земли, и Монтальбано помнил, что вдоль дороги – тогда она была грунтовой – по правую руку шли рощи величественных сарацинских олив, а по левую, насколько хватало взгляда, простиралось безбрежное море виноградников.