Охотясь на Аделин

– А должен? – возражает он, наклоняя голову с любопытствующей ухмылкой на лице.

Я бы сказала, что он похож на милого щеночка, но это было бы ложью. Он похож на злобного зверя, которого слишком долго держали взаперти и который теперь жаждет крови. В частности, чтобы отомстить за меня.

– Ну, не знаю, как насчет морали? – спрашиваю я так, будто ответ очевиден. Потому что так оно и есть. – Чувства вины? Раскаяния?

– Люди, которых ты хочешь убить, и придумали общественную мораль. Я прикончил их надежды относительно меня, а затем перерезал их глотки, чтобы доказать им, что они никогда не будут меня контролировать. Они всего лишь отвечают за свои преступления, и я не против быть палачом. Если ты передумала, то…

Взмахиваю рукой, заставляя его замолчать.

– Хватит. Не дай мне соскочить.

– Это всего лишь один из вариантов. Я хочу, чтобы ты делала то, что тебе по силам, Адди. Если ты захочешь остаться дома, я поддержу тебя. Захочешь перебить кучу народа – я буду с тобой рядом, детка. Тебе ведь до сих пор снятся кошмары о Сидни и Джерри, и ты не можешь перестать винить себя за спасение своей жизни. А если ты не можешь научиться жить с этим, то как ты собираешься отнять чью-то жизнь? Потому что, поверь мне, с сего момента это больше не самооборона.

– Я не знаю, как принять это, Зейд. Я будто оправдываю убийство.

– Как я «оправдал» то, что тебя преследовали? – Он заключает это слово в кавычки, потому что мы оба знаем, что Зейд прекрасно понимал, что поступает неправильно. – Или то, что я засунул в тебя свой пистолет и заставил тебя кончить? Или все другие случаи, когда ты говорила «нет», а я все равно принуждал тебя? – разгоняется он.

На моих щеках вспыхивает румянец, а лицо начинает гореть от воспоминания об этом дурацком пистолете.

– Знал ли я, что это неправильно? Разумеется, знал. Но это явно не помешало мне это сделать. Тебе нужно выяснить границы своей морали и то, на что ты согласна закрыть глаза. Не то, чему тебя учили, а то, что ты чувствуешь на самом деле.

– Значит, то, что ты меня преследовал, не противоречит твоей морали?

– Нет, – произносит он, его улыбка становится шире. – Я был одержим тобой с того самого момента, как увидел. Все эти темные, извращенные эмоции, которые я испытал, были самой чистой формой того, кто я есть. Я принял решение показать тебе их, а не скрывать. Я никогда не утверждал, что я хороший человек, мышонок, и я решил, что мне это подходит. Так же, как и убивать насильников и работорговцев.

– Почти уверена, что люди, которых ты убиваешь, говорят себе примерно то же самое, что и ты, чтобы спокойно спать по ночам, – сухо комментирую я.

– Уверен, так и есть, – легко соглашается он, делая ко мне шаг.

У меня перехватывает дыхание, но я все равно остаюсь на своем месте, даже когда его голос становится глубже и порочнее:

– И я уверен, что многие из них считают себя хорошими и добропорядочными людьми и готовы убить меня за мои действия в отношении тебя. Но в этом-то и разница. Я никогда не делал таких заявлений.

Под его пристальным взглядом на моем лице проступает румянец, щеки пылают.

– Ты говоришь, что это так легко – быть… плохим.

– У меня было много практики.

Да, практики у него в избытке, и это вызывает у меня еще больше вопросов. Я поджимаю губы, мой пульс сбивается с ритма; я набираюсь смелости, чтобы задать вопрос, который вертится на самом кончике языка. И боюсь того, что может произойти, когда я его задам.

Я уже говорила Зейду, что мне потребуется время, чтобы привыкнуть к некоторым вещам, связанным с ним. И теперь, после всего пережитого… прежние чувства вновь дают о себе знать. Не ненависть или желание, чтобы он отстал от меня, а принятие и желание понять его противоречивость и искаженную мораль.

– Так что же тебя останавливает? – выпаливаю я.

Он качает головой и ждет пояснения.

– От того, чтобы трахнуть меня, – напрямую говорю я. – Раньше ты не очень-то сдерживался. Что мешает тебе сейчас?

Несколько секунд он молчит.

– Потому что я не смогу простить себя, – шепчет он, пристально глядя на меня. – В этот раз твоя реакция будет другой, и ты это прекрасно понимаешь.

Я скрещиваю руки на груди, выпячивая бедро.

– Ты уверен?

– Да, – твердо отвечает он. – Думаешь, если я прижму тебя к полу прямо сейчас, то ты станешь сопротивляться мне только вначале, а потом начнешь тереться о мое лицо киской, потому что я пробужу в тебе что-то потаенное? Или ты будешь драться так, словно от этого зависит твоя жизнь, и в конце концов отключишься от происходящего из-за своей травмы?

Сглатываю, правда ощущается на языке словно грязь.

– Ты никогда не услышишь, чтобы я назвал себя хорошим человеком. Или добрым. Или даже благородным. Во мне мало что осталось от этих качеств, и правда в том, что их никогда и не было. Я родился с черной душой, но благими намерениями. И между теми, кто совершает зло без необходимости, и теми, кто поступает плохо, надеясь, что из этого получится что-то хорошее, есть разница. Я позволю тебе самой решать, к кому из них я отношусь.