Охотясь на Аделин

Он не ждет моего ответа – у меня возникает четкое ощущение, что он хочет, чтобы сначала я как следует подумала над его словами.

Он делает ко мне шаг, и мои мышцы сразу же напрягаются. И тут я понимаю, что мне вовсе не нужно время на размышления. Травма все еще не отпускает меня, но я хочу, чтобы он держал меня крепче.

– Хочешь простой ответ? – спрашивает он, и его голос становится глубже, заставляя мой пульс учащенно забиться. – Это потому, что я люблю тебя, Аделин Рейли. И я знаю, что ты тоже любишь меня. Когда я окажусь внутри тебя, ты не будешь думать ни о чем другом, кроме того, как впиться в меня еще глубже. Единственный страх, который ты будешь испытывать, – это страх, что Бог отправит тебя на небеса слишком рано.

Сердце замирает, ударяясь о грудную клетку, и полностью отказывает. Следующими на очереди мои колени, и это будет чертовски неудобно.

Он усмехается, его взгляд становится хищным.

– Но это будет не единственный страх, который я тебе внушу.

Он начинает медленно кружить вокруг меня, и я застываю. Его жар прижимается к моей спине, а дыхание согревает мою шею. Мой инстинкт борьбы снова включается, и я перестаю себя контролировать.

– Ты всегда будешь моей маленькой мышкой, а я всегда буду охотиться на тебя. Я буду терпеливо ждать, пока ты не будешь готова к моим прикосновениям, но не заблуждайся, Аделин, когда этот момент наступит, они будут мучительны.

От его зловещих слов меня пробирает ледяной холод. Холоднее, чем от призраков, которые обитают в моем поместье. И раньше это могло бы меня напугать. Более того, после того, как за мной охотился самый жестокий из людей, наверное, я должна была бы устать от этого.

Однако я не чувствую ничего, кроме легкого волнения и… успокоения. Каким-то образом Зейд сумел изменить нашу игру в кошки-мышки. Теперь я нахожу утешение в том, что он всегда найдет меня. И зная это… несмотря на то, что я еще совсем не готова к нему, мне хочется броситься бежать.

Только чтобы он меня поймал.

В воздухе витает напряжение, он берет мою руку, разворачивает нас и направляет нож на манекен.

– Перестань представлять всех тех, кого ты хочешь убить, и представь тех, кого ты уже убила. Воссоздай в своей голове ту ночь. Воспроизводи ее раз за разом, пока не почувствуешь освобождение, вонзая нож в их шеи.

Мне требуется слишком много времени, чтобы отвлечься от хищника, стоящего у меня за спиной, но в конце концов мне удается.

Когда в моей памяти оживает та ночь, мне хочется свернуться калачиком. Вспоминается, как я вонзала ручку в тело Сидни, пока жизнь не погасла в ее глазах. Или как я полоснула ножом по шее Джерри и увидела, как выпучились его глаза.

Я защищала себя. И все же я до сих пор несу их смерти на своих плечах, словно они были невинными людьми.

В течение следующего часа я продолжаю биться. Я все больше разочаровываюсь и копаюсь в себе, пытаясь понять, почему чувствую себя виноватой, особенно из-за смерти Сидни. Может быть, потому, что она тоже была жертвой? Ее заставили пройти через то же, что и меня, испытать на себе жестокость сексуального рабства, и в итоге это привело ее к психическому расстройству.

Снова и снова я прокручиваю эту мысль в голове, пока наконец она не становится на свое место.

Конечно, Сидни могла быть сумасшедшей, но она была сломлена так же, как и я. Она заслуживала моего сочувствия, но это не оправдывает ее поступков. Это не давало ей права причинять боль другим людям. И это не значит, что я была не права, оборвав ее жизнь.

А вот Джерри, Клэр, Ксавьер и все остальные, кто решил, что я не более чем предмет, – они не заслуживают от меня ничего. Ни сочувствия, ни раскаяния, ни чувства вины. Я не выбирала, чтобы меня насиловали и издевались надо мной, но я выбираю перерезать им глотки за это.

К началу второго часа движения, которые я повторяю за Зейдом, становятся более естественными. Вонзая нож в шею манекена, я чувствую себя так, как он и сказал. Освободившейся.

Кто-то может думать, что лишать человека жизни нельзя ни при каких обстоятельствах. Не нам их судить. Возможно, когда-то и я так считала. Но потом я столкнулась лицом к лицу с настоящим злом. С людьми, которые оказались на самом деле вовсе не людьми, а мерзкими тварями, которые не остановятся и продолжат разрушать этот мир и все хорошее, что в нем есть.

Теперь я понимаю, что смотреть на это сквозь пальцы и позволять Богу разбираться самому – гребаная отговорка. Это лишь позволяет злу существовать, потому что оно уверено, что загробная жизнь страшнее этой.

А если она так страшна, то зачем дожидаться, пока они отправятся туда?

Теперь я понимаю, что это эгоистично. Люди слишком боятся не попасть в рай, чтобы потворствовать убийству, даже если оно спасет жизни невинных женщин и детей.

Разве это не делает их такими же злыми?

Осуждение тех, кто способен стать палачом, не делает их лучшими людьми. Оно делает их покладистыми.

К третьему часу я тяжело дышу, пот струится по моему лицу и спине, но чувствую я себя бодро.