Охотник

Еще мгновение – и если я не подчинюсь его приказу, то он сделает шаг вперед, приставит мне к голове пистолет и защелкнет на моих запястьях наручники. Он обучен не стрелять в неподвижного человека, но любое сопротивление аресту имеет право считать угрозой своей безопасности. Обычно копы убивают безоружных, когда чувствуют угрозу при физическом контакте, или спускают курок от испуга, не понимая, что уже жмут на него слишком сильно. Некоторые носят пистолеты с тугим спусковым крючком – это делает случайный выстрел менее вероятным. Но Гюнтер, сдается мне, не из таких. Он совершенно уверен, что не оплошает в критической ситуации. Следующие несколько секунд покажут, так ли это.

Я стою неподвижно, пока он меня обходит, но продолжаю говорить.

– В этих ранах есть что-то неправильное. Думаю, это не просто…

Он хватает меня за правую руку и заламывает ее назад. Я не сопротивляюсь, зная, что иначе он воткнет дуло пистолета мне под ребро. Я прибегаю к другой тактике: использую его фамилию и указываю на общую цель.

– Гюнтер, мы можем это решить.

На запястье больно защелкивается наручник.

Проклятье! Уговорить его не получится. Гюнтер действует решительно, направляет весь свой гнев на выполнение того, чему его учили. Он хватает меня за левую руку, чтобы заломить и ее. При этом он убирает пистолет в кобуру, уверенный, что успеет его выхватить, прежде чем я попытаюсь его одолеть. Для меня настает решающий момент. События следующих нескольких секунд определят мою судьбу. Наручник все сильнее спивается в запястье. Я должен рискнуть.

Я заметил кое-что, когда осматривал Челси, и вижу это же в Гюнтере. У обоих широкий лоб и светлые волосы. Сходство, обычно бросающееся в глаза на семейных пикниках. Но реакция Гюнтера – это нечто большее, чем инстинкт защиты семьи.

Чрезмерная реакция. Это потому, что он испытывает стыд.

Я пускаю в ход свой последний – он же единственный – козырь.

– Я знаю, что ты сделал.

Он охлопывает мои карманы, но замирает.

– Я никому не скажу.

Я чувствую его затылком, он жарко дышит мне в шею.

– Что еще за хрень ты выдумал?

У меня нет никаких оснований считать его замешанным в убийстве Челси, но при этом у меня есть сильное подозрение, что ему известно, что сделало ее настолько уязвимой. Это я и должен использовать.

– Я знаю, что она твоя кузина.

Он с размаху шлепает меня по спине, заставляя врезаться в борт фургона.

– Лучше заткнись.

Это не отрицание. Его реакция – признание того, что он стыдится этого родства. Раз уж эти слова вызвали такую реакцию, я заранее холодею, потому что готовлюсь сказать кое-что по-настоящему рискованное.

Собравшись с духом, я выпаливаю:

– Я знаю, что ты с ней спал.

Он сильно бьет меня носком ботинка под колено, и ноги у меня подкашиваются. Не проходит и секунды, как он хватает меня за горло и придавливает коленом к асфальту. Соприкосновение с асфальтом чрезвычайно болезненно. Но этого недостаточно.

– Ты трахнул свою двоюродную сестру, ты превратил ее в шлюху.

– Заткнись, мать твою!

И я получаю сокрушительный удар кулаком в позвоночник. Я извиваюсь от боли и вижу его побагровевшую физиономию, вздувшуюся вену на лбу, на таком же лбу, как у Челси. Я быстро подсчитываю в уме.

– Сколько лет было твоей кузине, когда ты трахнул ее? Четырнадцать, пятнадцать?

– Шутить вздумал?

Он нагибается и бьет меня по лицу. Я до крови прикусываю себе щеку.

Но и это еще не все.

Я изображаю улыбку, даже наглую ухмылку, дразня его, приглашая выместить на мне злобу.

– Тебя тянет на родственниц или вообще на малолеток?

Его кулак чуть не сворачивает мне скулу, в глазах багровеет. От второго удара я падаю затылком на асфальт. В прошлый раз меня били любители, но сейчас за меня взялся тренированный садист. Следующий удар так силен, что я даже не успеваю его почувствовать – вовремя теряю сознание.

Глава 44. Нетерпение

Я знаю, что нахожусь в больнице. Когда, где, почему – ответов на все эти вопросы у меня нет. Я любуюсь женщиной-врачом с каштановыми волосами, очками в розовой оправе и едва заметными морщинками на загорелом лице. Она очаровательна, но вызывает во мне чувство уязвимости, которое сильнее любого влечения. Мне хочется нежного, материнского ухода, его я, кажется, от нее и получаю.

– Тео, вы очнулись?

Она говорит что-то еще, но мое лицо взрывается болью, когда я пытаюсь заговорить.

– Лучше молчите. Вашу челюсть пришлось скрепить проволокой.

Я смотрю на свои запястья, чтобы увидеть, прикованы ли они к кровати. Нет, ничего подобного. Это не значит, что я не арестован, но наручники служили бы исчерпывающим доказательством ареста. Я разглядываю палату, пытаясь понять, куда меня положили.

– Вы в больнице «Блю Лейк», – подсказывает докторша. – Уже два дня. Вам повезло, что офицер Гюнтер нашел вас. Он скоро придет, чтобы записать ваши показания о напавших на вас людях.